– Я называю черное черным.

– В каждом цвете все оттенки спектра. И тот, кто этого не видит, слеп. Впрочем, мы перешли в область метафор.

– Сами заговорите о чем-нибудь, а потом жалуетесь, что отвлеклись...

– Роды прошли благополучно?

– Перед этим Катя страшно заболела, и тут я понял, как она мне дорога. Я думал, пусть лучше умру, чем перестану когда-нибудь о ней заботиться.

– Но все кончилось благополучно?

– Более или менее. Сначала я очень боялся, а потом стало ясно, что все кончится хорошо.

– Откуда эта уверенность?

– Произошло нечто сверхъестественное. До сих пор не могу разобраться. Когда я пришел в больницу, все медсестры казались мне красивыми, здоровыми и злыми. Они разговаривали таким тоном, как будто пьяный привязался к ним на танцплощадке. Я их ненавидел и думал, что Катя умрет, такие они были рядом с ней здоровые и бессердечные. Я приходил туда несколько раз, и все меня избегали. Одну сестричку я буквально заставил поговорить со мной о Кате. И вдруг я заметил, что она некрасивая и смахивает на серьезного, умного пацана. А на халате у нее чернильное пятно. Вот тут я почувствовал, что Катя обязательно выздоровеет. Не знаю, чем это объяснить...

– Любопытно, но мы катастрофически отвлеклись. Я ведь, по сути дела, еще не приступил.

– Хорошо, давайте в темпе.

– Итак, родилась дочка...

– И опять начались ссоры.

– Что же служило причиной?

– Не знаю, может, вы и правы насчет фиалок к. прочего... Я усталый приходил домой, иногда грубил. Как-то раз являюсь после собрания, есть охота, а Катя мне и говорит: "Тебе не кажется, что все дни недели различаются между собой по цвету? Понедельник - синий, вторник оранжевый..." Я дверью хлопнул и пошел хоккей смотреть. Кроме того, мы жили в тесноте... Не знаю...

– Вам неприятно говорить на эту тему?

– Приятного мало. Но это все чепуха, пройдет и забудется. На перстне какого-то там царя Соломона было вырезано: "Все проходит".

– Ничего не проходит. Это мы сами проходим. И ничего не забывается...

– Во всяком случае, еще не конец, с женой еще не конец. Просто я не умею ладить именно с близкими. Отец заявляет: "Ты как прокурор. У меня, говорит, при тебе такое чувство, как будто я колбасу в гастрономе украл". Ничего у меня не выходит. Я их мучаю... и вообще непонятно. Полюбил человека, женился, и вот уже твоя личная ясная жизнь, оказывается, принадлежит кому-то еще, а неясная жизнь другого человека отчасти становится твоей... Слушайте, вы тут ничего не трогали, тумблер не трогали?

– Боже упаси!

– Сейчас. Минутку... И происходят самые невероятные вещи. Уже нельзя этого человека обидеть, не обидев заодно и себя, и даже подарок нельзя ему сделать, чтобы так: всучил и, как говорится, с плеч долой. Э, нет, преподнесешь какой-нибудь пустяк и сам себя каким-то странным образом порадуешь. В общем, заботиться о близких это все равно, что о себе и если даже орешь на них, то это все равно, что на себя орешь. Я их люблю, но я на них смотрю, как на себя. А они нормальные люди, хотят жить по-человечески. Я с посторонними лажу кое-как, а с близкими ничего не получается. Нет во мне чего-то такого...

– Чем же все это кончится?

– Трудно сказать.

– Безвыходным мы называем такое положение, единственный и правильный выход из которого нас почему-то не устраивает...

– Единственный и правильный выход? Имеется в виду развод?

– В таких делах советовать... Должна быть ясность. Практически вы уже в разводе.

– С ней трудно и без нее трудно...

– Что это такое?

– Тетрадь, как видите.

– В ней технические данные?

– Там у меня стихи.

– Вы пишете стихи? Редактор меня не предупредил. Это очень интересно. Печатались?

– Нет... иногда в многотиражке.

– Почему же вы не пошлете стихи в журнал?

– Они не для этого предназначены.

– То есть вы хотите сказать, что пишете в стол... для себя или там для потомства?.. Хотелось бы прочесть.

– Чего проще! Вот это, например, ко Дню печати. Начинается так:

Объем невелик, и скромна тиражом,

Но все ж, невзирая на это.

С большим уважением в руки берем

Рабочую нашу газету...

А конец такой:

О слово печатное - грозный таран!

Недаром его так боятся

Забывшие совесть и честь: хулиган,

Прогульщики и тунеядцы!

– Почему же у вас хулиган в единственном числе, а прогульщики и тунеядцы во множественном?

– Не поместилось. У меня тут еще ко Дню артиллерии про нашего Бычкова, к Восьмому марта...

– Откровенно говоря, не доверяю стихам такого рода, "на случай".

– Напрасно. Я пишу для своих товарищей. Если мои стихи доставляют им какую-то радость, то для этого они и написаны. Когда заточник Андреев стал Героем Социалистического Труда, я целую поэму написал. Андреев даже прослезился.