– В этих лохмотьях да еще стриженых нас за версту узнают, - говорит Струга после долгой паузы.
– В первую очередь надо одеться и головы прикрыть.

– Вот если бы Епитис приехал...

– "Если бы, если бы"!
– передразнивает Струга Зумента.
– Если бы у моей тетки были колеса, она была бы автобусом. Говорю, надо пошуровать в первом же магазине.

Кролик шипит и подгорает.

– Ты его не суй в самый огонь, - поучает Зумент.

Голод делает свое дело, и вскоре все приходят к

единодушному выводу, что кролик готов. Струга первым отрывает для себя заднюю ножку. Передние лапки достаются Бамбану и Цукеру. Сидя на корточках вокруг огня, ребята вгрызаются зубами в горелую крольчатину. Оторвав по куску тощего мяса, долго его жуют, вроде бы невзначай поглядывая друг на дружку и снова жуют, но проглотить ни один не отваживается.

Первым выплевывает в костер жвачку Струга.

– Жрать нельзя, - угрюмо заключает он и дополняет логический вывод зарядом матерщины.

– Ни хрена, сойдет.
– Зумент, с трудом проглотив полусырой, полуобугленный кусок, отгрызает еще.
– Соли только не хватает.

– К черту, я такое дерьмо не ем!
– Струга встает.

Бамбан чуть не плачет: рот набит какой-то гадостью, которую ни проглотить, ни выплюнуть.

– А как же индейцы и трапперы?
– смеется Зумент.
– Надо привыкать.

– Привыкай, если охота. На!
– и Струга кидает Зументу обгорелую безногую кроличью тушку.

Одному только Цукеру удается кое-как осилить свою порцию. Выпучив глаза и изредка шевеля ушами, он сопит и старательно пережевывает волокнистый комок мяса, понемногу переправляя его в желудок.

– Мартышка и есть мартышка, - говорит, глядя на него с презрением, Струга.

Приподнявшееся было настроение снова безнадежно испорчено. Надев подсохшую одежду, беглецы садятся потесней у костра и, подкидывая в огонь по веточке, забываются в знобком полусне.

Утро настает холодное-и ветреное. Дождя нет, но ветви щедро окатывают ребят прохладным душем. Костер погас, над головешками и золой поднимается заметная струйка дыма. Продрогшие мальчишки, стуча зубами, встают и потягиваются.

– Жрать-то нам нечего, - хнычет Бамбан.

– У Мартышки пузо полижи, может, еще сладкое, - утешает его Струга.

Он достает пачку смятых сигарет, ищет спички, но их нигде нет.

– Спички где?

– Как где? У тебя, - зло отвечает Зумент.

– Нет, у тебя! Ты костер разжигал...
– И Струга ругает его длинно и непристойно.

– Нет, ты!

Они сжимают кулаки, глаза мечут молнии, но дело обходится без драки. Наконец коробок со спичками находят втоптанным в сырой мох. Он промок, и коричневые головки крошатся, не давая ни одной искры.

– Вот когда нам труба, - говорит Струга, ложится на живот и дует в горячую золу. Головешки начинают тлеть, и он, прикурив, встает.
– Пошли!

– Куда?

– К дьяволу.

Бамбан не встает. Он безуспешно пытается натянуть сырой ботинок на распухшую негу. За ночь она отекла еще сильней и сейчас болит так, что нельзя прикоснуться.

– Ребя, я, наверно, не смогу, - жалобно говорит он.

– Что-о-о?
– оборачивается Струга.

– Нога жутко болит.

– Уж не думаешь ли, что мы тебя понесем?
– хмурится Зумент.
– Терпи, сынок. Либо вставай и иди, либо сиди тут.

– Но я правда же не могу.

– Вот и сиди, поправляйся. Ноге покой нужен.

Струга поворачивается и уходит, за ним, долго не раздумывая, следует Зумент, и только Цукер медлит, не зная, как ему быть.

– Ребя, не оставляйте меня!
– взмаливается Бамбан тонким и полным отчаяния голосом. Он подымается с ботинком- в руке, делает один шаг и, вскрикнув, падает наземь.
– Ребята!

Струга уже исчез за деревьями; черная голова Зумента еще видна, но ветви сейчас скроют и ее.

– Ребята, не надо так!
– Бамбан на четвереньках делает рывок вперед, затем выпрямляется, скачет на одной ноге, но, далеко не упрыгав, спотыкается и, привалившись в чахлой сосенке, зовет и умоляет не бросать его.

Черные круглые глаза Цукера снуют, как челноки, с уходящих товарищей на Бамбана и назад; он морщится, от волнения шевелит ушами, затем, сотворив страдальческую гримасу, вздергивает вверх плечи и, резко повернувшись, убегает догонять Зумента и Стругу. Словно вспугнутая белка, исчезает он в чаще, и лишь потревоженные ветки еще некоторое время покачиваются.