– Тогда лет через шесть-семь можно надеяться, - спокойно говорит Киршкалн.
– Только навряд ли. Ты ведь не признаешь хорошего поведения.

– Почему?
– в вопросе слышится испуг и одновременно протест.

– Не соответствует твоим понятиям. Во всяком случае, так было до сих пор. Отсюда вывод - тебе нравится в заключении.

– Мне не нравится. Кому это может нравиться?

– Странно ты заговорил. Слова как-то не совпадают с делом. Второй раз нарушаешь закон и сам же ноешь.

Зумент молчит. Киршкалн ему не говорит, что так поступать может лишь дурак. Воспитатель и раньше не употреблял этого слова, но смысл сказанного не может быть иным.

– Кто мог знать, что все так получится?
– тихо произносит Зумент, глядя в темный угол.

– Как это "кто мог знать"? Один тэаз тебя наказали. Разве я тебе мало напоминал? Помнишь наш разговор на этом самом месте в день приезда твоей матери?

– Помню.

– Возможно, ты думал, что я рассказываю бабушкины сказки, чтобы тебе крепче спалось? Помнишь, как в отделении однажды толковали насчет побега. На твой вопрос: убегал ли кто из колонии, я сказал: да, убегали, но никто не убежал. Вылезти за ограду еще не означает убежать. Или не слышал?

– Слышал.

– А теперь послушай, о чем ты при этом думал.

Ты рассуждал так: другие не убежали, а я убегу, потому что я умнее и хитрее всех. Мыслишки твои были столь же примитивны, как и тогда,, когда ты занимался мелким грабежом на рижских улицах. Милиционеры - дураки, а Зумент - голова! Он ловок, хитер. Не так разве было?

Зумент молчит.

– И когда узнали о твоих замыслах стать международным бандитом, знаешь, о чем я подумал? Будь это в моих силах, дал бы тебе возможность побыть там - за рубежом. Это была бы для тебя самая лучшая наука. Без знания языка, без профессии ты был бы последним среди последних и счастлив был бы ползти на брюхе на родину. А после знакомства с методами американской полиции тебе наша колония показалась бы раем.

– Чего же в газетах пишут, будто там полиция с гангстерами заодно? Там никто с бандитами не борется!

Таким аргументом Киршкалн несколько ошарашен.

Неужели этому человеку восемнадцать лет от роду?

Неужели он так упрощенно и наивно представляет себе истинное положение вещей? С чего же начинать, с какого конца к нему подступиться? Часом-двумя тут не обойтись, нужны месяцы, а то и годы.

– Это совсем другой мир, со своими законами и традициями. Это капитализм, о котором ты не имеешь даже отдаленного представления.

Зумент, наморщив лоб, глядит в пол.

– А если бы я стал атаманом?
– несмело предполагает он и краснеет до ушей, потому что кое-что, очевидно, начинает до него доходить.

– Эх, Зумент, Зумент!
– вздыхает Киршкалн.
– Неужели ты не понимаешь, что любой советский человек, который честно делает свое дело, неизмеримо выше любого бандитского атамана в Америке?

– А деньги?
– осторожно возражает Зумент еще раз.

– Деньги, отнятые у другого, никогда не приносят счастья. Вот отсидишь свое, овладеешь как еледует профессией и ступай работай - будут и у тебя деньги. У заработанных денег совсем иная цена.

– Сколько же можно у нас заработать?

– А сколько тебе надо? Ты у нас видел голых и голодных? Два магнитофона или мотоцикла тебе все равно девать будет некуда. И если будет у тебя одна квартира, то вторая ведь не нужна.

– А выпить на что?

– Хватит и на выпивку. Или ты мечтаешь о том, чтобы пить ежедневно, стать алкоголиком, валяться под заборами и закончить свою жизнь в сумасшедшем доме?

– Все не так страшно. Это только так говорят.

– Если хочешь знать, на деле оно куда страшней, - Все это очень трудно,

– Но разве легче сидеть в колонии? Надо суметь взять себя в руки. И если другие могут с собой справиться, то неужели ты такой хлюпик, что тебе не под силу? У тебя достаточно развита способность идти к намеченной цели. Только направление до сих пор было неправильным. Не порхай по жизни с идеями Фантомаса в голове. Фантомас - всего-навсего шутка, но когда на таких шутках начинают строить жизнь, то результат бывает весьма печальным.

Зумент молчит. С его красивого, но пустого лица сошла бравада. Теперь оно даже привлекательно. Парень начал думать. Киршкалн знает, что процесс этот едва начался, но в том, что перелом произошел, сомнения нет.

Киршкалн уходит.

В коридоре общежития воспитатель видит Трудыня.

– Трудынь, почему ты от меня отворачиваешься?

Мы же до сих пор так хорошо ладили.

– Эх!
– машет рукой Хенрик, поворачивается и нехотя подходит.
– Все равно податься некуда. Значит, теперь я должен всегда думать по-вашему?

– А наше джентльменское соглашение?!

– Но откуда вы все знали? Почему вы всегда бываете правы? Это же просто невозможно выдержать, - Трудынь не кривляется. Он в самом деле расстроен, - Потому что я правильно думаю. Теперь ты тоже будешь думать правильно, и все твои заботы и сомнения отпадут сами собой. Ты тоже всегда будешь прав"