Анайя и остальные, все, кроме Шириам, тут же рассеялись, едва добравшись до первого ряда палаток за линией фургонов. Каждая должна была отыскать главу своей Айя, якобы для того, чтобы доложить о поездке Эгвейн и Лорда Гарета к реке, и, что еще более важно, убедиться, что главы Айя знали, что некоторые из Восседающих обсуждали возможность переговоров с Элайдой, и что Эгвейн была решительна. Было бы проще, если бы сама Эгвейн знала, кто возглавляет Айя, но даже клятва вассальной верности не позволяла этого узнать. Мирелле чуть не проглотила язык, когда Эгвейн об этом заикнулась. Быть заваленной работой без предварительной подготовки – не лучший способ научиться с ней справляться, и Эгвейн понимала, что перед ней еще море того, что необходимо узнать о том, как быть Амерлин. Безбрежные океаны того, что надо было знать и одновременно горы работы, которую надо было делать.

– Если позволите, Мать, – сказала Шириам после того, как Беонин последней скрылась среди палаток, сопровождаемая своим Стражем с изуродованным шрамами лицом, – но у меня стол завален бумагами. – Недостаток энтузиазма в ее голосе был понятен. Палантин Хранительницы Летописей неразрывно связывался с постоянно растущими грудами сообщений, которые надлежало рассортировать и документов, которые надо было подготовить. Несмотря на рвение к остальной части работы, заключавшейся в поддержании жизни лагеря, всякий раз, когда Шириам вплотную сталкивалась с очередной кипой бумаг, она начинала глухо ворчать о своем страстном желании остаться Наставницей Послушниц.

Однако, как только Эгвейн дала ей разрешение, она пришпорила своего черноногого в пятнах коня, перейдя на рысь и разогнав при этом группу рабочих. В грубых кафтанах и в шарфах, обернутых вокруг голов, они несли на спинах большие корзины. Один из мужчин упал лицом в полузамерзшую грязь, что покрывала улицу. Аринвар – Страж Шириам, – стройный кайриэнец с седеющими висками, задержался, чтобы удостовериться, что рабочий поднялся на ноги, затем погнал своего гнедого жеребца вслед за ней, оставив рабочего сыпать проклятиями, большинство которых, казалось, относилось к хохоту его приятелей. Любому известно, что когда Айз Седай хочет куда-нибудь пройти, следует убраться с дороги.

То, что просыпалось из корзины рабочего на дорогу, невольно привлекло взгляд Эгвейн и заставило ее задрожать, – горка крупы, с таким количеством ползающих в ней долгоносиков, что создавалось впечатление, будто этих черных ползающих точек больше, чем самой крупы. Должно быть, все мужчины несли испорченную пищу к мусорным кучам. Бесполезно утруждать себя и пытаться просеять испорченные долгоносиком продукты – только кто-то очень голодный смог бы это есть – но слишком много корзин муки и зерна ежедневно приходилось отправлять в отходы. Да и половина бочек с солониной, когда их открывали для использования, воняла так, что ничего нельзя было сделать, кроме как закопать их содержимое в землю. Для слуг и рабочих, по крайней мере, для тех, кто имел опыт лагерной жизни, в этом не было ничего нового. Немного хуже, чем обычно, но ничего сверхъестественного. Долгоносик мог появиться в любое время. А торговцы, пытаясь выручить побольше, наряду со свежим мясом, всегда продавали немного тухлого. Тем не менее, для Айз Седай это было причиной крайнего беспокойства. Каждая бочка мяса, каждый мешок зерна или муки, или других продуктов, были окружены плетением Сохранения, как только продукты покупались, и независимо от того, какой это был продукт, он не мог испортиться, пока плетение не было распущено. Но тем не менее мясо гнило, а насекомые – размножались. Было похоже, что сама саидар перестала действовать. Но скорее уж Сестры начнут отпускать шуточки про Черную Айя, чем заговорят об этом.

Один из смеющихся мужчин заметил Эгвейн, наблюдавшую за ними, и подтолкнул покрытого грязью товарища, который попридержал свой язык, хотя и не слишком. Он даже смотрел с негодованием, словно обвинял ее в своем падении. Из-за того что лицо было наполовину скрыто капюшоном, а палантин Амерлин был свернут в мешочке у пояса, они, казалось, принимали ее за одну из Принятых, не все из которых имели достаточное количество надлежащей одежды, чтобы всегда одеваться как положено, или возможно, за посетительницу. Женщины нередко проскальзывали в лагерь, скрывая, пока снова не уезжали, свои лица от окружающих, носили ли они при этом прекрасные шелка или потрепанную шерсть, и показать кислую мину незнакомке или Принятой было, конечно, куда безопаснее, чем в адрес Айз Седай. Было странно не видеть поклонов и реверансов.

Она оказалась в седле задолго до рассвета, а о горячей ванне не могло быть и речи – воду нужно было носить от колодцев, которые были вырыты в полумиле к западу от лагеря, и это вынуждало всех, кроме самых утонченных или эгоцентричных Сестер, себя ограничивать. Что ж, если продолжительной горячей ванны не предвиделось, она бы с удовольствием ступила ногами на землю. Или еще лучше, устроила бы их на скамеечке для ног. Кроме того, не позволять холоду себя коснуться, совсем не то же самое, что греть руки над горячей жаровней. Ее собственный письменный стол тоже будет завален бумагами. Вчера вечером она велела Шириам передать ей отчеты о ремонте фургонов и поставках фуража для лошадей. Они будут сухими и скучными, но каждый день она проверяла различные направления, так что могла, по крайней мере, сказать, сообщали ли ей то, что соответствовало действительности, или выдавали желаемое за действительное. И, как всегда, будут сообщения от шпионов, которые Айя пожелали довести до сведения Престола Амерлин, составленные для приятного чтения, если сравнивать их с тем, что узнавали через своих агентов Суан и Лиане. Нельзя сказать, что сведения были противоречивы, и все же, то, что Айя хотели придержать для себя, могло поведать о многом. Комфорт и долг тянули ее к рабочему кабинету – на самом деле это была всего лишь еще одна палатка, хотя все называли ее Рабочим Кабинетом Амерлин – но сейчас ей представилась возможность осмотреть все вокруг, без торопливых приготовлений к ее прибытию. Натянув капюшон поглубже, чтобы лучше скрыть лицо, она слегка коснулась пятками боков Дайшара.

Конных было немного, главным образом Стражи, хотя на улице изредка мелькали конюхи, ведущие лошадей настолько близко к рыси, насколько это удавалось в доходящей до лодыжек слякоти, но никто, казалось, не узнавал ни ее, ни ее лошадь. Улица была почти свободна, а вот деревянные настилы, а вернее грубые доски, прикрепленные поверх распиленных бревен, слегка прогибались под тяжестью множества людей. Горстка мужчин, что мелькала в потоках женщин подобно изюму в дешевом пироге, двигалась вдвое быстрее, чем кто-либо еще. За исключением Стражей, мужчины, получившие работу у Айз Седай, выполняли ее как можно скорее. Почти все женщины скрывали свои лица, их дыхание туманилось в отверстиях капюшонов, и все же было довольно легко отличить Айз Седай от простых посетительниц, несмотря на разнообразие в покроях плащей: от простых – до расшитых и подбитых мехом. Перед любой Сестрой толпа расступалась. Все остальные должны были пробираться сквозь толчею. Не то чтобы в это холодное утро вокруг было много Сестер. Большинство из них еще оставались в своих палатках. Поодиночке, вдвоем или втроем, они могли читать или писать письма, или расспрашивать своих посетительниц о доставленных сведениях. Которыми они могли поделиться, или не поделиться с остальными сестрами своей Айя.

Мир представлял Айз Седай монолитом, высоким и прочным, или так было до того, пока нынешний раскол в Башне не стал общеизвестным фактом. Хотя на самом деле Айя стояли особняком во всем, кроме названия, и Совет был единственным местом, где они встречались. Сами же Сестры были похожи на группу отшельников, которые могли перемолвиться парой лишних слов сверх того, что было необходимо, только с несколькими друзьями. Или с другой Сестрой, с которой они были заняты в каком-то проекте. Как бы ни изменилось все вокруг, Башня, – Эгвейн была в этом уверена, – не изменится никогда. Нет смысла рассчитывать на то, что Айз Седай когда-то были или когда-нибудь будут кем-то еще, кроме как Айз Седай, – большая река, текущая вперед, с мощными подводными течениями и омутами, с незаметной медлительностью постоянно меняющая свое русло. Она наспех построила несколько дамб на этой реке, чтобы, преследуя свои цели, отклонить поток то тут, то там, хотя знала, что эти дамбы недолговечны. Рано или поздно эти течения их размоют. Она могла только молиться, чтобы они продержались достаточно долго. Молиться, и поддерживать их изо всех своих сил.