Лагерь заполнил шум от криков людей, отдающих распоряжения конюхам привести лошадей для их фургона, постоянных вопросов о том, что случилось, задаваемых высунувшимися из окон и дверей артистами. Адрия, хрупкая женщина, пронеслась мимо, придерживая зеленое в цветочек платье, и исчезла в желтом фургоне, где жили остальные четверо акробатов. В зеленом фургоне кто-то хрипло ревел, что «люди пытаются спать». Горстка детей участников труппы, некоторые из которых уже участвовали в выступлениях, разбежалась в разные стороны, Олвер собирал свою игру. Это было его самым дорогим сокровищем, и из-за нее он явно закончит сборы позже остальных. Пройдет какое-то время, прежде чем труппа будет готова отправляться в путь, но не поэтому застонал Мэт. Он только что услышал, как в его голове вновь покатились эти проклятые кости.

Ругаться ему или плакать, Мэт не знал. Солдаты уходили, да и сами они собирались оставить Эбу Дар с его пылью далеко позади, и не было, казалось, никакой причины, чтобы кости вновь покатились в его голове, но эта проклятая причина всегда отыскивалась, вот только он никак не мог ее угадать, пока не становилось слишком поздно. Что бы ни произошло через несколько дней, или меньше чем, через час, но ему ни разу не удавалось предугадать этого до того как все произойдет. Одно было несомненно: что-то очень важное – или ужасное – непременно случится, и он не сможет этого избежать. Иногда, как в ту ночь в воротах, Мэт не мог понять, почему игральные кости продолжают кувыркаться даже после того, как остановились. Что он знал наверняка, так это то, что едва заслышав звук катящихся игральных костей, он начинает дергаться как паршивый козел, а стоит им начать свой танец в его голове, и ему остается лишь мечтать, чтобы они никогда не останавливались. Но они останавливаются. Рано или поздно, но они всегда останавливаются.

– Ты в порядке, Мэт? – спросил Олвер. – Эти шончане не смогут нас поймать. – Он попытался произнести это с хриплой уверенностью, но в голосе его сквозил намек на вопрос.

Внезапно Мэт понял, что уставился в никуда. Эгинин, нахмурившись, глядела на него, рассеянно теребя руками парик, явно рассерженная тем, что он не обращает на нее внимания. Взгляд Домона приобрел сосредоточенность; Мэт готов был съесть свою шляпу, если в этот момент Домон не решал, следует ему броситься на защиту Эгинин или нет. Даже Тера украдкой посматривала на него через откинутый входной клапан палатки, а ведь она всегда старалась не попадаться на глаза Эгинин. Не мог он объяснить. Только человек с кашей вместо мозгов мог решить, что услышав звук катящихся игральных костей, которых никто не мог увидеть, он получил предупреждение. Или, может быть, мужчина, отмеченный Силой. Или Темным. Ему не хотелось, чтобы что-то подобное могли бы подумать о нем. И то, что случилось той ночью у ворот, могло повторяться снова и снова. Нет, это было тайной, которую он не хотел раскрывать. Так или иначе, ни к чему хорошему это бы не привело.

– Они нас никогда не поймают, Олвер, ни тебя, ни меня. – Он взъерошил волосы мальчишки, и Олвер тут же ухмыльнулся во весь рот, с легкостью вернув себе прежнюю уверенность. – Никогда, пока мы держим наши глаза открытыми и ушки – на макушке. Запомни, ты сможешь найти выход из любого затруднения, если будешь держать глаза открытыми и быстро соображать, иначе ты вечно будешь спотыкаться о собственные ноги. – Олвер серьезно кивал, но Мэт рассчитывал, что это послужит напоминанием и для других. Или, возможно, для него самого. О, Свет, у них нет другого выхода, кроме как быть еще бдительней. Кроме Олвера, который думал, что все это одно большое приключение, все они чуть из кожи не повылезали пока не покинули город. – Иди, Олвер, помоги Тере, как просил Джуилин.

Острый порыв ветра проник сквозь одежду Мэта, заставив его вздрогнуть.

– И надень свою куртку; холодно, – добавил он, когда мальчик проскользнул мимо Теры в палатку. Шуршание и шарканье внутри палатки свидетельствовали о том, что Олвер принялся за работу, в куртке или без нее, а Тера осталась, присев у входа в палатку и всматриваясь в Мэта. Не смотря на всю заботу остальных, Мэт Коутон понимал, что мальчик все равно мог погибнуть.

Как только Олвер исчез, Эгинин подступила к Мэту, снова уперев руки в бедра, от чего он тяжело застонал сквозь зубы.

– А теперь мы уладим все вопросы, Коутон, – произнесла она твердым голосом. – Сейчас же! Я не хочу, чтобы наше плаванье потерпело крушение из-за того, что ты отменяешь мои приказы.

– Нечего тут улаживать, – ответил он. – Я никогда не нанимался к тебе в команду, вот и все.

Каким-то образом выражение ее лица стало еще жестче, сообщив столь же ясно как и крик о том, что она не рассматривала эти вопросы под таким углом. Эта женщина была упрямой как спрятавшаяся в панцирь черепаха, но должен же существовать какой-то способ оторвать ее челюсти от его ноги. Чтоб ему сгореть, если он хочет остаться наедине с катящимися игральными костями в своей голове, но это все же будет лучше, чем слушать их и в то же время спорить с нею.

– Я собираюсь повидать Туон прежде, чем мы уедем. – Слова вырвались раньше, чем он успел их осмыслить. Тем не менее, он обнаружил, что уже какое-то время решение это с мрачной медлительностью крепло в его голове.

Едва имя Туон слетело с его губ, как кровь отхлынула от щек Эгинин, а Тера пискнув, с треском задернула полог палатки. За то время, пока она была собственностью Сюрот, бывший Панарх усвоила огромное множество шончанских обычаев, и их запретов. Однако Эгинин была сделана из более прочного материала.

– Зачем? – Требовательно спросила она. И почти на одном дыхании продолжила, обеспокоенная и разъяренная одновременно. – Ты не должен называть ее так. Ты должен проявить уважение. – Несколько более прочного.

Мэт усмехнулся, но она, казалось, не поняла юмора. Уважение? Оно было, малая толика этого драгоценного уважения, в заталкивании в чей-то рот кляпа и закатывании этого кого-то в настенную портьеру. Называй он Туон Верховной Леди или как-нибудь иначе, это все равно ничего бы не изменило. Конечно, Эгинин более охотно говорила об освобождении дамани, чем о похищении Туон. Если бы она могла представить, что похищения никогда не было, она сделала бы это. О, Свет, Эгинин пыталась не замечать, что происходит, даже во время самого похищения. По ее мнению любые другие преступления, что она могла бы совершить, не шли ни в какое сравнение с этим.