Где ему, Варваричеву, тугодуму и увальню, было с ними тягаться. Вот он и топтался на месте и вздыхал, как какой-нибудь прыщавый подросток. А она, оказывается, давно его приметила и только ждала момента, когда он* надумает выяснить отношения. Но время шло, а он не предпринимал никаких шагов к сближению. До госэкзаменов оставалось несколько месяцев. А потом что? По распределению ей предстояло ехать в Тюмень. Восточный принц хоть и приглашал ее к себе в гости, но гарантий никаких не давал. А профессорский сынок так прямо и сказал, чего от нее хочет. Конечно, можно было бы попробовать перехватить инициативу, но это казалось слишком рискованным. Время поджимало. Вот если бы Варваричев... Этот звезд с неба не хватает, зато надежен и трудолюбив как муравей. Аспирантуру себе одним местом высидел, и то ли еще высидит. Что ни говори, а в телеге-то ездить намного удобнее, нежели верхом, хотя и не так красиво. Вот только эта его дурацкая застенчивость... Необходимо было осторожно, так, чтобы не спугнуть, натолкнуть его на мысль сделать предложение. Тамара решила, что для этого лучше всего вызвать у него ревность. Однажды после занятий она собралась с духом и сказала ему, выпалила как из пистолета в упор:

– А я выхожу замуж.

Дело было в раздевалке. Он держал в руках шапку.

– За кого?
– спросил он, а пальцы его так и впились в мех.

– Соломатин сделал мне предложение,- сказала Тамара и закусила губу.

– Хорошо,- сказал Глеб так тихо, что только по губам можно было понять слова.- Вот и хорошо...- Он хотел надеть шапку и уйти. Но она, не помня себя от злости на этого тюфяка, который из-за своей патологической застенчивости мог погубить ее будущее, выхватила у него из рук шапку и бросила ее на пол.

– Дурак,- закричала она так, что все, кто был в раздевалке, уставились на них в молчании.- Ты чудовище... Хуже Соломатина, хуже Мурадова...- Она выскочила на улицу и пошла, почти побежала по улице.

Глеб догнал ее только у трамвайной остановки. Она, как будто почувствовав спиной, что он догоняет ее, резко повернулась ему навстречу и сказала уже не зло, а скорее насмешливо:

– Неужели я сама должна сделать тебе предложение?..

Потом они гуляли по переулкам. Ветер со снегом слепил глаза, леденил лица. Время от времени Тамара снимала перчатку и прикладывала свою теплую руку то к одному Глебову уху, то к другому, потому что он забыл свою шапку на полу в раздевалке. А после он поехал ее провожать в Новогиреево и по дороге рассказывал ей о своем отце. Она слушала его и не слышала, то есть не понимала, о чем он рассказывает.

На замерзшем стекле автобуса кто-то нацарапал школьными каракулями "С Новым годом!". И, глядя на эти каракули, она думала о своем: "Каким-то будет этот новый год. Смогу ли я пройти по дорожке, которую выбрала, и не споткнуться? Он меня любит, и я должна его полюбить. И сделать это будет не так уж трудно, потому что он человек положительный, а не какой-нибудь хлюст, только вроде бы немного не от мира сего, но это даже хорошо, потому что такого человека можно и пожалеть, а это уже шаг к любви, если не сама любовь..."

После свадьбы они на первых порах жили с отцом в его двухкомнатной квартире. Вроде ничего не изменилось в отношениях отца и сына. Федор Христофорович по-прежнему ежедневно проверял у Глеба конспекты и высказывал ему свои соображения по поводу прочитанных книг и журналов, все так же по выходным дням таскал его с собой на рыбалку. А Глеб, как прежде, делился с ним своими планами и спрашивал у него разрешения пойти с женой в кино. Свою опеку Федор Христофорович хотел распространить и на Тамару. Он видел в ней как бы продолжение своего сына. Но она, оказывается, вовсе не желала отсиживаться под крылышком у свекра. Первым делом она потребовала, чтобы Глеб снял для нее и для себя отдельную квартиру. Деньги пусть будут подполковничьи, а квартира отдельная.

Глеб было заартачился, дескать, отец может обидеться, от добра добра не ищут. И тогда Тамара сказала:

– Смотри... Как бы тебе не пришлось остаться вдвоем с отцом в своей шикарной квартире.

И Глеб согласился снять квартиру, потому что, с тех пор как Тамара стала его женой, его все время не оставляла мысль, что это случилось по недоразумению и как только выяснится какая-то правда, так она непременно уйдет от него к какому-нибудь Мурадову.

Как ни странно, Федор Христофорович даже не очень расстроился, когда молодые отделились. Он свято верил, что узы, которые соединяют его и Глеба, столь крепки, что могут соединять их даже на большом расстоянии. И видимо, он был прав, потому что все равно оставался для Глеба каким-то центром вращения. Так Луна, помимо того что вращается вокруг Солнца, ухитряется еще и вокруг Земли вертеться.

Тамара чего только не делала для того, чтобы прекратить это вращение: и просила, и устраивала истерики.

Глеб бил себя в грудь, каялся, убеждал ее в вечной преданности, говорил, что будет следовать ее советам, и ничьим иным, но каждый день с упорством малой планеты являлся к отцу, чтобы хоть несколько слов сказать ему наедине. Конечно, Федор Христофорович никоим образом не вмешивался в семейную жизнь сына. То были свои, совсем безобидные, причуды, и Тамара это понимала, но все равно не желала с этим мириться. "Сегодня старик печет пироги с яблоками и рассыпается передо мной мелким бесом,- рассуждала она,-а завтра шлея ему под хвост попадет и он встанет между нами, и тогда еще неизвестно чья возьмет".

Она не знала свекрови, но инстинктивно не желала оказаться лишней, как та оказалась. И потому решилась на самый крайний шаг - родила ребенка, хотя Глеб еще не закончил аспирантуру и квартиры своей у них все еще не предвиделось.

Это был козырь в игре со стариком, который должен был в дальнейшем принести ей выигрыш. Но случилось иначе. Ее козырь против нее же и обернулся. Вместо того, чтобы привязать к своему дому мужа, она привадила свекра.

Федор Христофорович так рьяно приступил к обязанностям деда, что все дни напролет проводил с маленьким Женей в их крохотной квартирке в Медведково, а к себе на Сокол в двухкомнатный рай ездил только ночевать.