– Во сне вы это слыхали, падре, - выпалила она, и нервно оглянулась. Всё тот же дизайн, мало украшающая эту пустыню лепнина: выгоревшие до серости кочки, карабкающиеся на холм одинаковые переулки, проломленная вниз по склону аллея... И всё.

Нет-нет, на этот раз не всё! Глазам, привыкшим к неизменности пейзажа, трудно поверить в перемены, но это так, они есть: из аллеи, в которой наконец-то исчез паукообразный прохожий, на смену ему, на сцену выходит старая коняга с трясущейся головой. С такой натруженной покорной походкой, будто она головная в унылом караване таких же существ, призываемых в бессонные ночи для того, чтобы их считать и от занудности счёта уснуть.

Пришлось придержать на ней взгляд, чтобы убедиться: нет никакого каравана. И это никакой не сон, а убогая явь, в которой тащится зачем-то по знойной полуденной площади одинокая кляча. И она несомненно есть, вот она: тут.

ЧЕТВЁРТАЯ ПОЗИЦИЯ

Она задрожала, как от озноба. С усилием вернула голову в нормальное положение: шейные мышцы плохо подчинялись командам. И продолжила.

– Может быть, вам и самому по душе зелёный цвет, вот и снится. Но почему вы говорите, что наши занятия - только для себя? Ведь вы проповедник, то есть, говорите с другими, сообщаете им результаты своих занятий, нет? Да и я точно так же в университете, и у меня там есть паства, которой я приношу пользу. Пусть и не такая многочисленная, как в вашей... общественной организации.

– Призовите к поголовным абортам, и у вас будет куда более широкий круг благодарных слушателей. Вас тогда смогут тоже сделать проповедницей, в англиканской церкви, например. Если по сути конфессии не различаются, почему б вам не податься туда, а то и в синтоизм или вуду? Или, учитывая ваших предков, в ортодоксию. Вы не прогадаете, в недалёком будущем во всех этих конфессиях вам обеспечено место на кафедре.

– В вас говорит мужской шовинизм.
– Она уже не справлялась с нараставшим в ней раздражением, игра не давалась и ей. Проклятая духовка!
– Вам не нравится, что сегодня женщины тоже занимаются познанием, по-вашему: чисто мужской работой, отнимают у вас монополию на власть над умами. Но ведь о родах, или абортах, которые вас так особенно привлекают, - интересно, почему?
– пишут и мужчины.

Неуправляемое раздражение быстро перешло в настоящее бешенство, сразу умерившее и нестерпимый зуд, и одышку. Она обрадовалась этому, и дала себе полную волю:

– Например, последняя папская булла, она как раз написана на эту тему. Странный интерес к интимной жизни женщин, прямо сказать - половой жизни, не находите? Что там, интерес! Прямое вмешательство. Вот оно, подлинно мужское дело: вмешательство в интимную жизнь, подглядывание в замочную скважину душевой или туалета, дискриминация и нарушение прав личности женщины. И вообще всякая дискриминация, агрессия, насилие - короче, полная криминализация жизни общества. Единственное заметное деяние мужского пола, даже если... в членах некоторых его конфессий пола не определить вообще. Я имею в виду, не ваш ли celibato причина такого нездорового любопытства к жизни противоположного пола, да и не всегда противоположного? И вообще, не в целибате ли - мазохичной форме типичного мужского насилия - дана ничем не приукрашенная, обнажённая суть описываемой позиции? Дана такой, какая она, увы, в действительности есть.

Он поморщился, прекрасно, значит, её стрела попала в цель. Конечно, по меньшей мере причина этой кошмарной дискуссии - его обет безбрачия. Она оглянулась.

Ничего нового. Один только вибрирующий воздух над раскалённой пустыней и одинокая лошадь, пытающаяся пастись на каменных плитах. Шамкающими губами она безуспешно старается ухватить и выдернуть жгутики торчащей из трещин травы. Разумеется, вялые губы срываются с жёсткой, как проволока, щетины. Снова срывается маленькое, но такое важное дельце. И вот, она судорожными шажками, перебежкой бросается к соседней кочке, снова пытается ухватить клочок пищи насущной, и опять, а как же ещё, неудача. Шатаясь от кочки к кочкe, от перебежки к перебежке, она мечется между тем и этим, между кочкой и перебежкой так безрезультатно, словно и кочки, и перебежки даны ей не для пропитания, а только для самих шатаний туда-сюда, словно шатания и есть нужные кому-то результаты. Струи воздуха вибрируют над пламенными плитами в ритме её перебежек, под перестук копыт: триоль и пауза, триоль и пауза, тра-та-та и молчание, будто никак не может наладиться простой рабочий аллюр. От этих заиканий в примитивной ритмической фигуре и частых оглядываний кружитcя голова.

– А вы ещё ужесточаете ваш обет постом... Вам надо бы питаться как следует, padre, чтобы немного поправиться: полные люди всё же не так агрессивны, как тощие.

– И вам, - заметил Фрейд.
– Не только фрукты, а и мяска побольше, вместо сыра.

– Я вам уже говорила: я мяса вообще не ем. Трупы убиенных животных ничем не отличаются от любой другой мертвечины, от всякого праха. Прах человеческий, например, вызывает у меня то же чувство...

– Законного отвращения, - согласился Фрейд.
– То ли дело свежая кровь, из живого организма. Ну, а почему от пирогов отказываeтесь, они же не из трупов делаются?

– Не хочу, - отрезала она.
– Перекормили тестом с детства... Устраивает такое объяснение? Вы меня извините, padre, всё это я сказала не для того, чтобы упрекнуть вас в пристрастии к праху человеческому, хотя оно, конечно, есть. Но так вам положено по должности, а мне до этих её аспектов дела нет: меня вынудил коснуться этой темы ваш... товарищ.

– А я, между прочим, хотя мяса тоже не ем, но хлеб употребляю, - заявил священник.
– Первое мой желудок не усваивает, а второе - вполне. Растительную пищу нам перебирать ни к чему, ведь всякое растение, которое не от Бога, само собой искоренится. И вообще: не то, что входит в уста человека, оскверняет человека, а то, что выходит из его уст.

– Что ж вы так охаиваете мои яблоки?
– хмыкнула она: усиленная, двойная, накрывшая сразу две цели шутка на этот раз сумела вызвать желание если не посмеяться, то улыбнуться.
– Хм, а Христа, между прочим, хлебом искушали, отнюдь не мясом. Но я говорила не про ваш желудок, совсем наоборот: про celibato, принятый у вашей конфессии. Вы почему-то уклонились от нашей темы.

– А вы только что утверждали, что приехали поговорить совсем на другую тему, - возразил священник.
– Хорошо, допустим, вам уже удалось превратить и пол в политическую конфессию... Тогда свойство вашей половой конфессии, судя по вам, орудовать делением только на два, на красное и чёрное. Вам не известны другие арифметические действия. Между тем, что тут-то делить? Давно сказано: плоть одна, сотворена из одного праха. А вы всё пытаетесь расчленить единое живое тело на части, и тоже - так агрессивно, что и непонятно: для познания ли это делается, или просто из ненависти к живому. Да, женского шовинизма тоже в жизни предостаточно. Чего вы ещё продолжаете скромничать, бороться за какие-то ещё права, не понимаю! Уже с теми, какими вы обладаете, можно делать карьеры куда блистательней ваших университетских... Например, допусти вас на кафедры нашей конфессии, вы бы вскорости и на Святейший Престол влезли. И правда, взять хотя бы вас лично, чего вам стоит стать... папессой? Ничего, стоит вам только захотеть.