– Далеко, - сказала женщина. Ее пальцы вспорхнули на миг и тут же успокоились.
– Он был там, - сказала она.

– Si, я был там, синьоры, - сказал мужчина. Он, не сдавливая, держал сигарету между большим и указательным пальцем.
– Надо все время быть начеку, чтоб не угодить под повозку.

– Особенно под безлошадную, - сказал Дон.

– Под безлошадную, - сказала женщина.
– Теперь их много. Мы о них даже здесь, в горах, знаем.

– Много, - сказал Дон.
– Шастают, только увертывайся. Шшшасть! Шшшшасть!

– Si, - сказала женщина.
– Я даже здесь их видела.
– Ее пальцы замелькали в косых лучах солнца. Мужчина, покуривая, спокойно смотрел на нас.
– В его-то время ничего такого не было, - сказала она.

– Я уже давно там не бывал, - сказал мужчина.
– Это далеко.
– Он говорил все так же: степенно и обходительно объясняя.

– Далеко, - сказал Дон. Мы все трое курили. Мул, чуть вздергивая голову, чуть позванивая колокольчиком, щипал траву.
– Но ведь там мы сможем отдохнуть, - сказал Дон, показывая рукой туда, где за поворотом тропы, за отвесным обрывом, в синеватой солнечной дымке тонула долина.
– Миска супа, да немного вина, да кровать там найдется?

Женщина смотрела на нас через бездонную пропасть, отделяющую людей от глухого, - его сигарета догорела почти до пальцев. Пальцы женщины заплясали перед его лицом.

– Si, - сказал он.
– Si. У священника. Священник их пустит.
– Он сказал что-то еще, но очень быстро, и я не понял, о чем речь. Женщина сняла с корзины клетчатую тряпицу и вынула мех с вином. Мы с Доном вежливо кивнули мужчина в ответ тоже кивнул - и по очереди выпили.

– А он далеко отсюда живет?
– спросил Дон.

Пальцы женщины замелькали с головокружительной быстротой. Другая ее рука, лежащая на корзине, казалось, не имела к ней никакого отношения.

– Пускай они там его и подождут, - сказал мужчина.
– Он глянул на нас.
– Сегодня в деревне похороны, - сказал он.
– Поэтому священник в церкви. Пейте, синьоры.

Мы чинно, по очереди выпили, мужчина тоже. Вино было кислое, терпкое и забористое. Мул, позвякивая колокольчиком, щипал траву; его тень, огромная в косых лучах солнца, лежала на тропе.

– Похороны, - проговорил Дон.
– А кто у вас умер?

– Он должен был жениться на воспитаннице священника, - сказала женщина.
– Когда соберут урожай. У них и помолвка уже была. Богатый человек, и не старый. Ну вот, а два дня назад он умер.

Мужчина смотрел на ее губы.

– Ну, ну - дом да немного земли; это и у меня есть. Это так, ничего.

– Он был богатый, - сказала женщина.
– Потому что он был молодой и везучий. А мой - он просто ему завидовал.

– Позавидовал, да и перестал, - сказал мужчина.
– Верно, синьоры?

– Жизнь - это хорошо, - сказал Дон. Он сказал е bello {Это хорошо ит.}.

– Это хорошо, - сказал мужчина. Он тоже сказал е bello.

– Так он, значит, был помолвлен с племянницей священника, - сказал Дон.

– Она ему не племянница, - сказала женщина.
– Она ему никто, просто приемыш. Без родни, без никого, и он ее взял, когда ей было шесть лет. А её мать, она только что в работном доме не жила, а так почти нищая. Нет, лачужка-то у нее была - вон там, на горе. И люди даже не знали, кто у девочки отец, хотя священник все пытался уговорить одного из них жениться на ней, ради де...

– Подождите, - сказал Дон.
– Из кого из них?

– Одного из тех парней, кто мог быть отцом, синьор. Но мы его не знали - до самого тысяча девятьсот шестнадцатого. И оказалось, что он молодой парень, батрак; а на другой день и ее мать за ним уехала, тоже на войну - потому что здесь она с тех пор не появлялась, а потом, после Капоретто {1}, где убили девочкиного отца, один из наших деревенских парней вернулся и сказал, что видел ее мать. В Милане, в таком доме... ну... в нехорошем доме. И тогда священник взял девочку к себе. Ей было шесть лет худенькая, юркая, как ящерка. И когда священник за ней пришел, она спряталась где-то в скалах, на горе, и дом стоял пустой. И священник гонялся там за ней среди скал, и поймал, а она была зверек зверьком: чуть ли что не голая и без башмаков, босая, а ведь была зима.

– И священник, значит, приютил ее, - сказал Дон.
– Добрый, видно, человек.

– У ней нет ни родных, ни своего жилья, ничего, а только то, что ей дал священник. Ну, правда, поглядишь на нее - не догадаешься. Что ни день в разных платьях: то красное, то зеленое, - как в праздник или в воскресенье, и этак-то с четырнадцати, с пятнадцати лет, когда девушке надо учиться скромности и трудолюбию, чтобы стать потом примерной женой своему мужу. Священник говорил, что воспитывает ее для церкви, и вот мы все ждали, чтобы он отослал ее в монастырь - к вящей славе Господа. Но в четырнадцать и в пятнадцать она уже была красавица, а уж непоседа и плясунья - первая в деревне, и молодые парни стали на нее поглядывать, - даже после помолвки. Ну и вот, а два дня назад ее нареченный помер.