Если мы попытаемся выразить то же соотношение со стороны действующей здесь двойственности, то мы можем сказать, что я бесспорно в отношении Бога есмь некто иной, не сам Бог и не часть Бога; но само это "бытие-как-не-Бог", это бытие как "иной-чем-Бог" не только проистекает из Бога, но и пребывает в нем и имеет свое существо из него. Не кто иной, как сам Бог, не только "творит" меня как нечто иное, чем он сам, но и обосновывает это своеобразие моего существа. Хотя я и есмь "иной", чем Бог, существую рядом с ним как автономное по своему бытию существо, но сама эта инаковость, само это "бытие-рядом-с-ним" есть лишь из Бога и в Боге. И обратно: эта моя всецелая подчиненность Богу, определенность им, бытие в нем и из него ни в малейшей мере не умаляет, а, напротив, обосновывает саму автономность моего бытия, как и саму мою свободу, изначальность творчества моей жизни. Бог творит, имеет, объемлет меня в себе не как несамостоятельную, в себе самой ничтожную пассивную частицу себя самого, а именно как полновесное, полноценное "я есмь", со всей - правда, в более глубоком смысле все же производной изначальностью, автономностью моего бытия и самообнаружения. Я есмь подлинно автономное, изначальное, свободное, творческое существо - иначе: я есмь существо, которое по праву говорит о себе "я есмь" и "я свободно действую из себя", - именно потому, что я не только есмь "образ и подобие Божие", но и инстанция бытия, целиком сущая в нем и через него. Коротко говоря: как "я и Бог" есмы двое только на основе более глубоко лежащего трансрационального первичного единства, так и наоборот: мое единство с Богом таково, что оно проявляется в форме подлинной реальной и полноценной двойственности.

Отсюда следует, что всемогущество Бога или всевластие его благодати, которое рационально, как указано, совершенно не согласимо с моей свободой, трансрационально-антиномистически образует с последней первичное нераздельное (хотя вместе и "неслиянное") единство. Всеединство Бога не стоит в противоречии с автономностью моего бытия, всемогущество Бога и "предопределенность" им всего - с моей свободой, потому что это всеединство и всемогущество антиномистически проявляется как бы в двух слоях бытия: как в самой моей, проистекающей из Бога, им обоснованной и в нем пребывающей свободе и изначальности и через нее, так и в взаимодействии с ней. В этом втором, производном слое действие Бога - именно его действие на меня, уже предполагающее мое независимое бытие как отдельного существа и мою свободу, - становится тем, что обычно и по преимуществу испытывается и обозначается как благодать, - именно как содействующая благодать (gratia concomitans). Однако и все положительное, значимое, онтологически реальное в самом моем бытии и в самой моей свободе испытывается тоже как проявление благодати более первичного порядка, - "благодати", которую недостаточно назвать "предшествующей" или "подготовительной" благодатью, а можно только понять как творческую, абсолютную, лишь трансрационально постижимую "благодать". Каким образом и в каком смысле при этом нераздельном, в самой двойственности действующем:. и как бы двуслойном единстве "я-с-Богом" еще остается возможным для меня отпадение от Бога, бытие без Бога и даже против Бога это есть особая проблема, к которой мы обратимся в другой связи.

5. Бог-со-мной как любовь

Если мы хотим уловить трансрациональную природу этого соотношения в простом, живом и конкретном представлении, то для ее обозначения подходит лишь одно слово на человеческом языке. Это слово есть - любовь. Вспомним прежде всего, что мы, собственно, разумеем под любовью - прежде всего, в отношениях между людьми.

Любовь есть, как было показано (гл. XV, 5), последнее и глубочайшее существо отношения "я-ты", в котором это отношение себя впервые до конца осуществляет, достигает своей подлинной цели, именно формы бытия "я-ты". Любовь уже сама по себе есть таинство: любящий, отдаваясь самозабвенно и самоотверженно любимому, переносит - не переставая быть самим собой средоточие своего бытия в любимого, пребывает в любимом, как и любимый - в любящем; я теряю себя в ты и именно тем обретаю себя, обогащенный привступившим ко мне дарованным мне ты. Дающий и расточающий именно в силу этого становится обретающим. Эта связь совершенно очевидна в живом опыте, хотя она противоречит самым элементарным аксиомам нашего логического мышления: определенная величина через вычитание из нее величины, почти ей равной, не приближается тем к нулю, а, напротив, становится больше. Математически "теорема" должна была бы примерно выражаться в формуле: А-А+А=В. Правда, в таком виде формула не совсем адекватна отношению. То, что здесь происходит не вполне совпадает с отношением А-А; такому изолированному уничтожению определенной величины путем вычитания из нее ее же самой соответствовало бы в живом опыте разве только самоубийство, а не самопожертвование и самоотдача. Поскольку отдавание или исчерпание себя совершаются "в виду", "перед лицом" другого, в направлении к "ты" и в трансцендировании к нему, вычитание уравновешивается неким своеобразным "сложением". Математически надо было бы выразить получающуюся при этом величину примерно в формуле А-А+В. И все же остается в силе то противоречие, что А-А+В дает в итоге не просто В, а именно А+В, - более того, что А именно через вычитание из него его самого перед лицом В само как таковое становится каким-то потенцировавным А, чем-то вроде А2; знак плюс означает здесь именно не простую совместность или сумму, а внутреннее обогащение самого А как такового через проникновение в него В. Словом, математически - и, тем самым, логически - отношение это выразить невозможно - и не только потому, что оно не просто количественно, но и качественно, но и потому, что оно конституируется живым, превосходящим сферу отвлеченного мышления, трансрациональным единством раздельности и взаимопроникновения.

В каждом подлинном отношении любви любимое "ты" представляется нам бесконечно ценным и - так как ценность и бытие в конечном счете совпадают в идее основания, основоположного бытия (ср. гл. VII, 2) - тем самым бесконечно полным бытия, бытийственно содержательным. Любовь есть ведь, как мы видели, именно осознание подлинной реальности чужой души и - тем самым ее бесконечной, неисчерпаемой бытийственной глубины. Но перед лицом бесконечного все конечное становится величиной исчезающей, кажется некоторым "ничто"; поэтому из существа всякой истинной любви вытекает, что перед лицом любимого "ты" я "не ставлю себя ни во что", считаю себя за "ничто", - что мое замкнутое самобытие исчезает из моего взора и заменяется моим бытием для другого и в другом. Но бытие в другом, в "ты" все же остается вместе с тем бытием в форме "я есмь", бытием "я", и даже представляется мне каким-то впервые обретенным истинным бытием "я" - именно бытием, обогащенным через обладание "ты". Дело обстоит так, как если бы обретенное мною через самоотдачу "ты" впервые даровало мне мое "я", пробуждало его к истинно обоснованному, положительному - и притом бесконечно богатому и содержательному - бытию. Я "расцветаю", "обогащаюсь", "углубляюсь", впервые начинаю вообще подлинно "быть" в смысле опытно осознанного внутреннего бытия, когда я "люблю", т.е. самозабвенно отдаю себя и перестав заботиться о моем замкнутом в себе "я". В этом и заключается чудо или таинство любви, которое, при всей его непостижимости, непонятности для "разума", все же самоочевидно непосредственному живому опыту.

Теперь вообразим себе, что любимое "ты" совершенно свободно от субъективности, ограниченности, несовершенства, которые по самому существу свойственны всякому человеку и как-то учитываются и любящим сознанием. Именно таким - реальностью подлинно бесконечной ценности и бесконечной полноты и глубины - является нам или испытывается нами "ты" абсолютного первоначала, Божества; именно таков для меня мой Бог. По сравнению с ним или перед его лицом я сам представляюсь себе уже абсолютным "ничто"; обоснование и обогащение, получаемое мною от этого заполняющего меня "Ты", испытывается как бесконечное по величине; я испытываю его как созидание меня, как дарование мне жизни, как пробуждение меня к жизни. Более того: само это "Ты" представляется мне не как некое все же замкнутое в себе бытие, которое как бы лишь случайно, "между прочим", обогащает или, точнее, впервые рождает или творит меня; напротив, само его существо есть такое творческое переливание через край, "дарование" себя; оно не есть "предмет", не есть замкнуто или эгоцентрически пребывающее в самом себе существо; оно не есть также существо, как бы лишь случайно обращенное ко мне в "ты-образной" форме бытия; оно само, по самой своей сущности есть изливающийся на меня и тем меня рождающий или вызывающий меня к жизни поток. Оно не есть только "любимый" и даже не есть только "любящий" - оно есть любовь, сама творческая любовь. "Бог есть любовь"cxxxiii.

Но явление, обнаружение, откровение, как уже указано, равнозначно здесь самой реальности. Реальность данного в живом опыте именно в нем и открывается. Любимый открывается мне здесь, следовательно, не только как любящий, но и как источник любви, как сама любовь. Бог как "Бог-со-мной" есть именно творческая любовь, некий поток, постоянно переливающийся через края "самого себя", - реальность, которая всегда есть нечто большее, чем только "она сама", - именно объемлющая, за пределами себя самой, и меня, ею творимого. Я как таковой, не будучи Богом или будучи не-Богом, иным, другим существом, чем Бог, являюсь тем самым Божьим "иным", не-Богом, который по существу принадлежит Богу и даже к Богу (ибо существенное для рационально-отвлеченного мышления категориальное различие между "принадлежностью кому-нибудь" и "принадлежностью к кому-нибудь", между "обладанием" и "бытием", как и все вообще категориальные различия, неприменимы к вмещающей их все и их все превосходящей реальности Бога). Поэтому и сама моя любовь к Богу есть лишь рефлекс его любви ко мне или, вернее, рефлекс и обнаружение Его самого как любви. Даже мое темное искание Бога и беспомощная тоска по Богу есть обнаружение власти надо мной его любви, - ибо само искание, как было указано, предполагает уже обладание искомым (как и мое отвержение Бога, мое отрицание его, моя слепота в отношении его, подобно всем вообще формам и содержаниям моего внутреннего бытия и сознания, - есть обнаружение своеобразной формы его же присутствия и действия во мне, так что атеист, сущий - подобно всему вообще - только через Бога и отрицающий Бога, есть сам в этом смысле - как метко было кем-то сказано - "живой каламбур"). Моя любовь к Богу, мое стремление к нему возникают сами уже из моей "встречи" с Богом, которая, в свою очередь, есть некое потенциальное обладание Богом, некое присутствие и действие его во мне; они возникают через некое "заражение" от него, или как огонь, возгорающийся от искры огромного пламени.

6. Парадоксальность жизни как бытия "я-с-Богом"

Мы видели только что парадоксальность отношения любви и в особенности той ее основоположной формы, в которой она есть любовь к Богу и любовь Бога ко мне, - в конечном счете, любовь как обнаружение бытия и действие во мне самого Бога. Мы можем, однако, обобщить этот вывод. Всякая жизнь в качестве бытия "я-с-Богом" по самому своему существу парадоксальна, т.е. имеет структуру и закономерность, противоречащие всему, что нам известно из внешнего опыта или что обладает достоверностью для логической мысли. В моей жизни как бытии-с-Богом обнаруживается не только общая трансрациональность всякой вообще конкретной реальности как таковой - совпадение реальности с тем, что мы называем по существу непостижимым, - но и та потенцированная трансрациональность, которая присуща именно Божеству, абсолютному первоначалу, первоисточнику или первооснове бытия и в силу которой Бог, в разъясненном выше потенцированном смысле, есть реальность "совершенно иная", чем все остальное на свете. Эта "совершенная инаковость" Бога, его сущностная "парадоксальность", просвечивая через всякое бытие вообще, с явственностью светит и как бы окрашивает в цвет "парадоксальности", "невероятности" и то конкретное "богочеловеческое" бытие, которое мы имеем в нашей внутренней жизни как бытие "я-с-Богом". По сравнению со всем нашим бытием - и со всем остальным бытием вообще, - поскольку мы воспринимаем его вне связи с Богом, как некое довлеющее себе бытие и потому поскольку мы постигаем его рационально - в понятиях и закономерных связях научной мысли или отвлеченной рациональной морали, - подлинное существо моего внутреннего бытия как "я-с-Богом" или "Бог-со-мной" представляется чем-то противоречащим и здравому смыслу, и здравым правилам поведения. Оно есть всегда "иудеям соблазн и эллинам безумие". Нужно иметь духовное мужество и взор, вполне открытый для восприятия последних глубин, последней правды реальности, чтобы не отшатнуться от этой парадоксальности, не испугаться ее, не считать ее признаком невозможности того бытия, которому она присуща, а, напротив, именно в ней увидать признак подлинной, глубинной реальности, подлинной правды, очевидной именно в силу ее потенцированной трансрациональности, - ее "непонятности" и "противоестественности". Подлинная реальность и правда как бытие "я-с-Богом" заимствует от самого существа Бога свою коренную сущностную парадоксальность. В ней опрокинуты все мерила и закономерности, действующие в ином, "земном", т.е. воспринимаемом во внешнем опыте и рационально истолкованном, аспекте бытия, в ней действуют мерила и закономерности совсем иные, противоположные. Все "правильное" с "человеческой" точки зрения здесь неправильно, и наоборот: все, что здесь, в этом бытии, углубленном до связи с первоисточником, правильно и верно, неправильно, противоестественно, невероятно, неразумно с точки зрения внешнего "разумного" восприятия и понимания бытия.

В сущности, все религии на свете имеют в большей или меньшей мере это сознание, более или менее смутно ощущают религиозную жизнь - бытие-с-Богом как нечто совершенно особое, непохожее по своей структуре и закономерности на всю остальную, "земную", чисто утилитарную или "разумную" человеческую и даже космическую жизнь. Это сознание неразрывно связано с самим существом религиозной жизни, - с самим Богосознанием как таковым. Но ни в одной религии это сознание не выражено так ясно, выпукло, смело, в такой мере без всякого компромисса с человеческим "умом" и обычными человеческими моральными мерилами, как в откровении, данном в словах, образе и жизни Иисуса Христа, и в основанном на нем христианском учении. Это определено тем, что христианская религия есть именно религия не только Бога вообще, а сверх того специально религия бога как моего "Отца", как "Бога-со-мной" или "Бога-с-нами" (Эмману-эля). В известных парадоксальных формулировках Тертуллиана эта парадоксальность христианской правды, правды жизни как "я-с-Богом", выражена с особенной отчетливостьюcxxxiv.