– Покорно вас благодарю, Иван Александрович, - отвечала она с ироническою улыбкою.

– Ну, что же писал вам Севский?
– продолжал Званинцев, не обращая внимания на досаду девочки.
– Предлагал вам руку и сердце? Не так ли, вероятно, с согласия своей маменьки?.. Может быть, также писал обо мне?..

Опять должна была потупиться Лидия перед этим ослепительным взглядом.

– Иван Александрович, - сказала она тихо, - знаете ли вы, что вы очень ошибаетесь, что я вовсе не так глупа и проста, как вы думаете, чтобы не заметить...

– Чего?
– холодно и строго прервал Званинцев.

Лидия молчала.

– Не того ли, что я влюблен в вас?
– продолжал Званинцев насмешливо. О, о! вы порядочно самолюбивы.

Лидия была уничтожена... она ненавидела Званинцева, она хотела бы сгрызть его, как пантера, в эту минуту.

И между тем она шла с ним, покорная невольно. Они замолчали оба и шли долго, не говоря ни слова.

– Советую вам, впрочем, не слишком верить письму Севского, - сказал наконец Званинцев.

– Я не имею причин ему не верить, - сухо отвечала Лидия и поклялась в душе завтра же отвечать на это письмо.

– Севский молод, у него есть матушка.

– Он меня любит, и я его также, - сказала твердо Лидия, освобождая наконец свою руку.

Званинцев захохотал.

– Он до того еще ребенок, что продаст вас, бедная Лиди: извините за слово "продаст", оно очень верно, он вас продаст, говорю я, за одну минуту спокойствия от наставлений своей матушки.

В эту минуту он увидел перед собою Воловских, мужа и жену. Воловская посмотрела на его спутницу и побледнела.

Званинцев это видел, и лицо его сделалось грустно.

– Я был у тебя сегодня, - сказал Воловский, пожимая весело его руку.

– Merci. {Спасибо (франц.).}

И, кивнув головою Лиди, он пошел с ними.

– Походи, пожалуйста, с женою, - начал Воловский: - мне надо поговорить вот с этим гвардейским полковником, что стоит подле дамы в цыганке.

Званинцев и Воловская пошли вместе.

– Кто это?
– спросила она с беспокойством, следя глазами за быстро удалявшейся Лидией.

– Так, дочь одного приятеля.

– Она чудесно хороша!
– сказала опять Воловская, грустно поникнув головою.

Званинцев взглянул на нее с изумлением. Ему, кажется, было непонятно, чтобы она могла ревновать.

– Неужели я в ней ошибся?
– подумал он. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

– Неужели я в ней ошибся?
– продолжал думать Званинцев, входя на другой день утром в гостиную Воловских и останавливаясь перед занавесом арки, отделявшей эту комнату от спальни Мари.

Он остановился, как будто в нерешимости, но только на минуту. Он отдернул и тотчас же опять задернул за собою занавес. Мари лежала на диване, бледная, расстроенная, с заплаканными глазами.

– Что с тобою, Мари, что с тобою, мой добрый ангел?
– сказал он, взявши обе ее руки.

Она зарыдала.

– Ты меня не любишь, - прошептала она.

– Безумная!
– почти вскричал Званинцев, сжавши с необыкновенною силою ея руки, - безумная, - повторил он тише.
– Если я что-нибудь искренно любил в мире, так это тебя... тебя, слышишь-ли ты, одну тебя и только тебя!

И, упав почти на колени, он покрывал горячими поцелуями ее ноги, ее платье....

– Мари, Мари, - говорил он страстным голосом, - я только с тобою таков, каков я на самом деле, я люблю тебя с бешенством дикого зверя.

И глаза его засверкали.

Мари вскрикнула и поднялась с дивана. Она поняла, что ее долг, ее верования висят на тонкой нитке.

– Опять!
– с отчаянием сказал Званинцев, - опять!
– повторил он глухим голосом, - чиста, как мрамор, холодна, как мрамор. Любовь, говоришь ты, хороша любовь! О, Мари, что за любовь, у которой есть пределы!

– Ты хочешь, чтобы я умерла, - сказала Воловская боязливо и грустно, ты знаешь... я твоя раба... ты знаешь это, но я умру, я умру...

И она зарыдала, закрывши лицо руками.

Он встал.

Он был грозен, как привидение, неумолим, как палач.

Она взглянула на него с немою покорностию.

Когда муж Воловской возвратился домой поздно вечером, он нашел жену в бреду лихорадки.

Доктор, за которым послала ее компаньонка, объявил ему, сжавши губы, что жена его больна нервической горячкой.