Шрифт:
– Чем же я помешал вам?
– грустно спросил Званинцев.
– Чем?.. и вы еще спрашиваете... О! не притворяйтесь, бога ради, Иван Александрович, я вас слишком хорошо знаю... вы смеялись надо мною, смеялись над ним.
– Я хотел вам обоим добра.
– Довольны ли вы теперь!
– быстро вскричала Лидия, поднимая на него глаза...
– Я люблю вас.
– Лидия.
– Постойте, - перервала она его с усилием, - постойте... не говорите ничего... я вас знаю... вы уморили Воловскую... не возражайте, я это знаю... я этому верю... вы любить не можете, ваша любовь - смерть.
– И жизнь, Лидия, - улыбаясь, сказал Званинцев, отстегивая полог саней и внося на руках по лестнице девочку, которая в забытьи обвила своими руками его шею.
Он отпер дверь, потому что не имел никогда привычки, возвращаясь, поздно домой, будить своих людей. Он внес Лидию в свой кабинет и, тихо, бережно сложивши ее на турецкий диван, зажег лампу; ничто не изменяло неподвижному, беспечному спокойствию его физиономии, и лампа осветила перед Лидиею тот же прекрасный, величавый мужской образ. Она трепетала, как в лихорадке, бедная девочка, но глаза ее, облитые влагою, не могли оторваться от Званинцева.
Он взял маленький табурет и сел подле нее.
– Лидия, - начал он, гладя на своей руке ее маленькую руку, - вы сказали слово, которое должно решить навсегда вашу и мою участь. Слушайте же меня.
– Я вас слушаю, - шепнула она, тщетно силясь оторваться от него глазами.
– Воловская умерла, потому что она не могла жить, - сказал он твердо и грустно, - я ее любил, но и на нее даже смотрел я как на камень: выдержит обделку - хорошо, не выдержит - что делать!
Лидия провела рукою по лбу.
– Во всем и везде я хочу правды, - продолжал Званинцев с невозмутимым спокойствием, - любовь и женщина - самые лучшие вещи на свете, - это мой единственный интерес, потому что другим мне нечем заняться... но я не хочу никогда, чтобы раскаивались в любви ко мне... Для этого - я говорю вещи прямо и сам не терплю полупризнаний, полупреданности.
Лидия с ужасом закрыла лицо руками, вырвавши с усилием свои пальцы из рук Званинцева.
– Не бойтесь, Лидия, - сказал Званинцев улыбаясь, - не бойтесь, вы в безопасности до тех пор, пока сами не предались мне... Вы еще не в моей власти.
Лидия приподнялась и судорожно сжала руку Званинцева.
– Я вам сказал, - продолжал он, - что я отвезу вас к тетке!..
– Нет, нет, - сказала она с замирающим шепотом страсти, обвивая его шею и безумно-нежно смотря ему в глаза...
– Я погибла, я навсегда погибла... но я от вас не отстану, я от тебя не отстану, мой милый... слышишь ли ты это?
И она в беспамятстве упала в его объятия.
Званинцев взял флакон eau de Cologne {одеколона (франц.).} и опрыскал ей лицо освежающею влагою... она снова пришла в себя, и снова пробудившееся чувство стыда заставило ее склониться лицом к подушке дивана.
– Повторяю вам, что я не хочу увлечения, - сказал ей Званинцев, свободно, разумно должна предаваться женщина, если она хочет только быть равной мужчине.
– Вы меня не любите, - глухо рыдала Лидия.
– Я могу любить только равное себе, дитя мое, - отвечал Званинцев.
– Вы увлечены теперь, я вам явился романтическим героем-избавителем, а что, если бы я сказал вам, что все это - только заранее подготовленная сцена?..
– Все равно, - вскричала девочка, - я люблю вас.
– Что я по крайней мере предвидел вашу судьбу и свою роль.
– Я люблю вас.
– Что я был уверен в том, что вы меня будете любить, с первой нашей встречи.
– Званинцев!..
– Что я сказал себе: она должна быть моей рабою.
Лидия быстро вскочила с дивана и стала перед ним бледная, трепещущая.
– Что я _знаю_ это, - продолжал Званинцев с бесконечною нежностью.
– Он меня любит!
– вскричала девушка, падая к его ногам и скрывая свою голову на груди Званинцева.
– Да, я тебя люблю, мой светлый ангел, - сказал он, страстно сжимая ее в объятиях...
– Я тебя люблю, потому что я тебя создал, - продолжал он, сажая ее снова на диван и склоняясь головой к ее коленам...
– Ты видишь, я у ног твоих, ты видишь, я твой раб, моя сестра, моя подруга... Лидия, Лидия, говорил он, увлекаясь все более, - путь мой кончен, эта минута - вечность, эта гордость, которой я теперь полон - целый мир, необъятный мир блаженства: я могу наконец, не стыдясь самого себя, обливать слезами твои руки, твои ноги, дитя мое, могу предаваться всем безумствам страсти... Мой ангел, моя подруга - еще раз скажи мне, что...
– Что я отрекаюсь от всего, - сказала Лидия страстным шепотом, - что в твоей любви целое небо, что иного я не хочу...
– На жизнь и на смерть, - сказал Званинцев, взявши ее руку напечатлевая поцелуй на ее устах. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Читатели мои ждут, вероятно, кровавой развязки, - но, по долгу повествователя, я обязан сказать им, что о дуэли и в помине не было. Севского убедила его матушка, что все это случилось к его счастию.