– - У меня нет мыслей, которые мог бы утаить от твоего величества. Сердце мое открыто для тебя, как бывает открыта дверь богобоязненного человека, поджидающего добрых гостей. Я действительно был далеко отсюда. Я был далеко именно потому, что находился очень близко.

Левая бровь султана вопросительно приподнялась:

– - Как это понимать, уважаемый Омар?
– - Его величество повернулся к своему визирю.
– - Разве "далеко" и "близко" понятия совместимые?

Низам ал-Мулк ничего не сказал, ибо вопрос не был прямо обращен к нему.

– - Я скажу, -- ответил Омар Хайям.
– - Сидя на этом месте, слушая музыку и любуясь танцами, то есть всем своим естеством пребывая в этом зале, возле твоего величества, я думал -- причем невольно -- совсем о другом. И это другое я бы определил словом "далеко".

– - Мне нравится ход твоего рассуждения, -- сказал султан. И главный визирь кивнул.
– - Но надо ли понимать твои слова в том смысле, что тебе скучно здесь?

– - Отнюдь, -- сказал Омар Хайям,

– - В таком случае поясни свою мысль

– - Твое величество, я это сделаю весьма охотно. И если выразить ее в двух словах, то вместил бы в два противоположных понятия: "жизнь и смерть".

Его величество удивился.

– - Как, ты думаешь за столом о смерти?
– - сказал он.

Омар Хайям опустил голову в знак согласия.

– - Так, -- продолжал его величество, все больше любопытствуя.
– - Что же напоминает тебе о смерти? Неужели здесь, в этом зале, есть предмет, который навевает столь мрачную мысль? Укажи на него -- и я распоряжусь убрать его!

– - Бесполезно, -- проговорил ученый.

– - Что бесполезно?

– - Убирать этот предмет,

– - Почему ?

– - Это невозможно...

Его величество подбоченился. Прошелся внимательным взглядом по стенам, потолку, полу, окнам с причудливыми решетками и дверям, которые инкрустированы костью и красной медью.

– - Я не вижу ничего невозможного...

Одно слово Омара эбнэ Ибрахима, и, казалось, любая вещь вылетела бы отсюда в мгновение ока.

– - Его величество ждет, -- напомнил ученому главный визирь.

– - Это невозможно по одной причине, -- сказал Омар Хайям.
– Предмет, который сию минуту навевает мысль о смерти, -- это жизнь.

– - Как?!
– - воскликнул удивленный султан.

– - Жизнь, -- повторил Омар.

– - Эта жизнь?
– - Его величество широким жестом обвел рукою зал.

– - В данном случае эта, А в общем, любая жизнь в любой ее форме.

Султан скрестил руки на груди. На кончике языка его вертелся один вопрос. Его величество только соображал, кому его задать: ученому или визирю? И остановил свой выбор на последнем:

– - Как это понимать?

Главный визирь сказал, что, как утверждают ученые, еще Платон доказывал, что жить -- это умирать. То есть смерть есть следствие жизни. Не будь жизни, не было бы и смерти.

– - Это ясно, -- вздохнул султан, которого вдруг заставили думать о смерти в этот прекрасный вечер, Стало быть, уважаемый Омар, наблюдая жизнь в любой ее форме, невольно думает о конце ее. Иначе говоря, о смерти. Это объяснение верно?
– - спросил султан ученого.

– - Совершенно.
– - сказал Омар.

Его величество отпил глоток вина.

– - Значит, -- как бы размышляя, сказал султан, наша сегодняшняя беседа, наша скромная трапеза, музыка и танцы наводят на мысль о смерти? Чьей же?
– - И он глянул на ученого исподлобья. Эдак недоверчиво, эдак подчеркнуто вопросительно...

Омар ответил:

– - Речь идет о некой субстанции, которая может выразить и жизнь и смерть. Как если бы из одной вытекала другая.

Его величество признался:

– - Слишком тонкая философия. Нельзя ли ее высказать применительно к этому?
– - И его величество указал рукою на стол, на пол, на потолок, на музыкантов.

Молодой ученый кивнул. И начал с того, что поставленный в такой форме вопрос скорее приведет к поэзии, нежели к философии.

– - И это хорошо!
– - обрадовался султан.

– - Это сильно затруднит дело, -- сказал ученый.

– - Почему же?

– - Очень просто, твое величество. Философия отвечает на сложный вопрос умозрительным заключением. Философия без труда примиряет эти два понятия -- жизнь и смерть, между тем, как поэзия никогда не приемлет смерти. А почему? Я отвечу: потому что это слишком жестоко, а все, что жестоко, не может быть принято, одобрено поэзией в любой форме. Поэзия есть течение мыслей, рожденных в сердце. А сердце никогда не примирится со смертью.