– - Ты это серьезно?
– - спросил Хайям.

– - Вполне! Ну могу же я забыть кое-что? Или не могу?

Хайяму нравилась эта притча, и он с удовольствием повторил ее уже в который раз.

– - Да ты, наверное, вспомнишь ее, -- продолжал Хайям.
– - Это про алмазный столб... Одного мудреца спросили: что есть вечность? И он ответил: "Я не знаю, что такое вечность, но представляю себе один миг вечности". Его попросили объяснить, что есть миг вечности. И он сказал так: "Вы видите Луну? Вообразите себе столб из алмаза высотою от нас до Луны. А потом вообразите ее ее, что каждый день садится на вершину столба некая птица и чистит свой клюв об алмаз. Она при этом слегка стирает столб, не правда ли?.. Так вот, -- продолжал мудрец, -- когда птица опустится до земли, источив весь столб, это и будет миг вечности".

– - М-да-а. Я теперь вспомнил эту притчу, -- проговорил Исфизари.
– - Я слышал ее еще в детстве.

– - Детская память самая острая, -- сказал Хайям. Но я, надеюсь, не наскучил тебе повторением уже знакомого?

Исфизари был слишком серьезен, чтобы заподозрить какую либо иронию в словах хакима. И он вздохнул:

– - О вечность, вечность...

И в тон ему сказал хаким:

– - О бесконечность, бесконечность!
– - Проговорил он это полушутливо. И уже совсем серьезно, почти озадаченно продолжил: -Видите ли, греки, на мой взгляд, не могли принять как абсолютную данность понятие бес конечности. То есть расстояние, которое нельзя измерить при помощи шагов или движения каравана. Евклид был грек и сын Греции. Причем достойнейший. Разве мог он принять, притом беспрекословно, понятие бесконечности?.. В смысле геометрическом. Что бы он с ним делал? Просто ничего! Поэтому то, -- Хайям положил руки на стол, -- он и перенес теорему о параллельных линиях в число постулатов. Если угодно, чтобы не возиться с этим чрезмерно расплывчатым и малодоказуемым понятием -- бесконечность!

Меймуни Васети слушал очень внимательно. Он сказал, что все это очень любопытно, но...

Хайям взглянул на него вопросительно. Дескать, что же дальше?

– -...но, -- продолжал Меймуни, медленно рассекая воздух указательным пальцем правой руки, -- но спрашивается: разве понятие бесконечности стало более ясным в наше время?

Хайям не торопился с ответом. Он хотел выслушать своих друзей. Да вообще, можно ли торопиться в таком сложном деле? Легко сказать "бесконечность", а как изобразить геометрически, наглядно, бесспорно? То есть сделать то, чего не могли достичь даже греки...

Лоукари сказал:

– - Если возможна такая постановка вопроса, то напрашивается и другая...

– - Какая?
– - Исфизари хотелось поскорее услышать, что скажет Лоукари. А тот, как нарочно, медлил. Наконец сформулировал свою мысль:

– - Если мы откажемся рассматривать то, что именуется бесконечностью, перестанем постигать ее в той или иной форме, то боюсь, что мы тем самым выкажем недоверие к человеческой способности с годами мыслить глубже, шире и совершенней.

– - О, что я слышу?!
– - воскликнул Хайям.
– - Это не слова, но мед для моей души...

Лоукари воодушевился. Он морщил лоб пуще обычного и, как бы пытаясь лучше постичь тот предмет, о котором размышлял, продолжил свое рассуждение следующим образом:

– - Параллельные линии и их главное свойство -- основа всей евклидовой геометрии. А геометрия эта естественная, она вполне укладывается в наше представление о мире, нас окружающем. Разве мы не знаем, что такое плоскость, точка, линия? Наш глаз, наши чувства, весь наш разум согласуют наше представление о мире с теорией этого великого грека. Если наука и мыслимое состояние жизни не расходятся в главном, то должны совпадать и частности. И наоборот: совпадение частного или частных явлений предопределяет, точнее, гармонирует с общим. Не знаю, насколько точно, насколько понятно я выражаюсь, однако...

Хайям перебил его:

– - А по моему, ты выражаешься достаточно ясно, и не к чему скромничать сверх меры.

Исфизари держался несколько иного мнения:

– - Меня не совсем устраивают отдельные выражения, которые были допущены уважаемым Лоукари.

– - Что же, я слушаю, -- проговорил Лоукари.

– - Наш уважаемый друг сказал: "Если наука и мыслимое состояние жизни..."

Лоукари перебил:

– - "Жизни" -- в смысле "мира"...

– - Пусть будет так... Если они не расходятся в главном... Что это значит? Во первых, как понимать это самое "мыслимое состояние мира"? Как истинное или кажущееся нам?

– - Как истинное, -- поправился Лоукари.

– - Очень хорошо! Дальше... Во вторых, не совсем точно сказано относительно "главного" и "частного". Это требует разъяснений, потому что бывают явления в природе, в общем схожие, но по сути своей различные. То есть я хочу сказать, что так говорить об "общем" и "частном" не совсем верно.

Лоукари скрестил на груди руки, задумался. Выслушал своего коллегу до конца и, сделав приличествующую паузу, сказал, обращаясь к Омару Хайяму:

– - Хаким, говорят, что истина не познается в скоропалительной беседе и не до конца продуманном разговоре. Не кажется ли тебе, что нам стоило бы поговорить обо всем этом подробнее в другое время?

Хайям сказал:

– - Не думаю, чтобы любой ученый спор был бы вреден. Однако есть свои достоинства в продуманном, заранее подготовленном разговоре. Но учтите: бывает мысль, подобная светлячку, -- она блеснет неожиданно. И подобная мысль часто бывает весьма важной.

Так беседовали ученые в это утро.

4

ЭТА ГЛАВА ЯВЛЯЕТСЯ

ПРОДОЛЖЕНИЕМ ПРЕДЫДУЩЕЙ

Ученые говорили долго. Это и понятно: когда ум и сердце заняты одним делом, время течет незаметно. Солнце подымается все выше, а глаза этого не ощущают. жара становится все более жестокой, а тело остается равнодушным к повышению температуры. Ибо и ум и сердце заняты важным делом. Если оно не по душе или не по сердцу, то и солнце припекает сильнее, и часы отсчитывают время очень медленно. Это было известно и в стародавние времена, может быть, раньше, чем жили Джамшид и Фаридун -- всесильные цари. [Д-005],[Ф-001]