Всев. Иванов.
ПАРТИЗАНЫ.
Рассказ.
Посв. Александру Оленич-Гнененко.
I.
Костлявый, худой - похожий на сушеную рыбу - подрядчик Емолин ходил по Онгедайскому базару и каждого встречного спрашивал:
– Кубдю не видали?
– Нету.
Наконец, голубоглазый чалдон, навеселе, повидимому, затейливо улыбнулся и указал Емолину:
– Подле церкви Кубдя... Гармошку покупат... А тебе на что?
– Надо, - отрывисто ответил Емолин.
Чалдон под-ряд четыре раза икнул и отошел.
"Деньги есь... Гармошку кикиморе... Заломатся", - подумал Емолин и пожалел потраченные сутки на езду в Онгедай.
Емолина то-и-дело толкали.
К прилавкам совсем нельзя было подойти, Емолин хотел пробраться между торговыми рядами, образующими улицу, но тут гнали целые табуны лошадей и жалобно блеявших баранов. Пыль грязно-желтыми пятнами стлалась над тесовыми лавками.
– Жарынь, - сказал Емолин, вытирая вспотевшую жилистую шею.
Горло сушила духота, уши оглушал базарный шум, на прилавках резали зрение яркие пятна - бязей, шелковых тканей, китайских сарпинок.
– В эку духоту и неймется!.. Сшалел народ!..
Подле церкви толкотни было меньше. Здесь торговали горшками и у возов слышался только тонкий звон посуды да перекрики торгующихся. Кубдя, в синей дабовой рубахе и в таких же коротких, но широких штанах, в рваных опорках на босу ногу, стоял у церковной ограды, рассматривая желтого глиняного петушка.
Высокий чалдон в сером озяме скучными глазами смотрел на покупателя.
– В день много работашь?
– спрашивал Кубдя.
– Как придется.
– Полсотни, поди, так работашь?
Чалдон посмотрел на опорки покупателя и нехотя ответил:
– Быват и полсотни.
– Видал ты ево, - с уважением сказал Кубдя, кладя петушка обратно.
– Ты бы, брат, бросил петухов-то делать...
– А что - ворон прикажешь?
– Не ворон, а хоть бы туеса березовые, примером. Все выгодней.
– Сами знам, что делать.
– Эх ты, лепетун!
Кубдя увидел Емолина и, указывая на чолдона, сказал:
– Возьми вот ево, лепетуна, - петухов делат.
– Всякому свое, - строго сказал Емолин.
– А мне тебя, Кубдя, по делу надо.
Кубдя взял опять петушка, повертел его в руках и купил, не то чтоб для надобности, а показать Емолину, что он, Кубдя, в деньгах не нуждается.
– Ну, говори!
– Пойдем, по дороге скажу, - сказал Емолин.
Кубдя сунул петушка в карман и отправился за Емолиным.
– Ты каку работу исполняшь?
– Работы по нашему рукомеслу многа.
– А все-таки?
Кубдя улыбнулся под обвислые усы:
– Народ нонче бойко умират. Будто пал по траве идет.
– Ну и что ж?
– Гробы приходится...
Емолин смочил языком обсохлые губы и пренебрежительно сказал:
– Ерунда! Гробовая работа - самая поганая... Горбулин-то с тобой?
– В селе.
– И Беспалай?
– Есть и Беспалай. Соломиных тоже тут.
– Еще ребята поди есть?
– Как не найдутся. А тебе на што, лешай?
Емолин выкроил улыбку на желтом изможденном лице.
– Что, не терпится?
Кубдя крякнул:
– Люблю артельную работу, Егорыч.
– А говоришь, у те тут есь.
– Жидомор ты, никак тебе правды не скажешь... Все надо юлить. А то живьем слопашь.
Кубдя взглянул на его кривой влево рот и подумал "сволочь". Емолин остановился и, поблескивая желтоватыми белками глаз, сказал:
– Патаму, што у вас, окромя как в себя в никово веры нету, - понял?
Кубдя крякнул.
– Крякнула утка, когда ее съели!.. А хочу я, Кубдя, вот что сказать вам. Подрядился я в Улейском монастыре амбары строить. Лес там иметса; инструменты, поди, при вас?
– Как же... Помесячно, али поденно?
– Поденно. Двадцать цалковых на моих харчах.
– Дураков нету.
– Каких дураков?
Кубдя отошел от него на шаг и свистнул:
– Хитер ты, Егорыч. Прямо бяда. Кто к тебе пойдет, когда на сенокос дадут две сороковки в день.
– Окурок ты! Сенокос - месяц, а тут и лето и осень.
– Да што мне, когда на колчаковские сейчас по сороковке в городе водку продают?
– Ладно, - сказал Емолин примиряюще, - пойдем ко мне чай пить.