Шофер чувствовал, что беспокоить Долинина нельзя, и не просил о помощи, как делал обычно. Он только недоуменно и сочувственно косился на Долинина. А тот полуприлег на потертые подушки, насупленный, с закрытыми глазами, - казалось, дремлет.

4

В райкоме Долинин застал Терентьева. Пуша рукою усы, начальник милиции рассказывал Вареньке какую-то историю, очевидно смешную: Варенька громко и весело смеялась.

Когда Долинин, едва кивнув на его приветствие, быстро прошел в кабинет, Терентьев тоже двинулся за ним.

– Можно или нельзя?
– спросил он, стоя в дверях.

– Входи, только хорошего ты от меня ничего не услышишь,

Долинин подробно, во всех деталях, передал свой разговор с начальником штаба. Терентьев разозлился:

– Если он военный, так уж думает, что мы - штафирки, шпаки и в головах у нас силос. Нет, так оставлять нельзя, надо выше, выше, Яков Филиппович! Не останавливаясь.

Начмил, горячась, наваливался на стол грудью. Долинин досадливо отстранялся:

– Куда еще выше? Не пойдешь же к командующему фронтом! Для него Славск - действительно мелочь, как говорит Наум. Это - прямое дело армии, которая стоит на землях района.

Поспорили, поругались, повозмущались и, только когда Варенька зажгла лампу и в комнате порозовело от ее абажура, начали понемногу успокаиваться. Вспомнили Щукина, председателя райисполкома, который вот уже четвертый месяц сидит по заданию обкома в Тихвине и даже никакой вести о себе не подает. Когда вернется - неизвестно. А нужен бы он в районе. Как его вытребовать обратно?

– К слову пришлось, Яков Филиппович, - вспомнил Терентьев.
– Ты интересовался этой агрономшей из "Расцвета", Как ее - позабываю?

– Рамникова.

– Вот-вот, Рамникова! Я тут опять насчет тетки своей запрашивал, заодно и об агрономше приписал. Тетки все нет. Неужто не выдюжила? Не верится даже. Старушка не из слабеньких была. А Рамникова - та в Ленинграде. Только адрес зело удивительный: Исаакиевский собор!

– Да что ты?! Как же это могло получиться?
– воскликнул Долинин, то ли обрадованный известием о Рамниковой, то ли удивленный ее необыкновенным местожительством.
– Ищи, Батя Маргариту Николаевну непременно надо найти. И вообще, знаешь, следует поразведать, где наш народ. Давай списочек составим для памяти, кого отыскивать.

Терентьев придвинул стул поближе к столу, закурил цигарку.

– Первым, - сказал он, - запиши Мудрецова.

– Кто такой?

– Как "кто такой"! Николай Николаевич. Заве дующий, метеорологической станцией.

– Тьфу, запамятовал! В самом деле, человек хороший. Но чем же он будет тут заниматься? Никакой метеостанции нет, даже и градусника ни одного не осталось...

– Можно, если хочешь, и не писать его.
– Терентьев сказал это с преувеличенным равнодушием.
– Я же как специалиста его не очень знаю. Помню только, что ловок он уток бить влёт. Уж до того ловок...

– Товарища, что ли, себе ищешь по охотничьему делу?
– Долинин выжидательно посмотрел на Терентьева.
– Это ты брось. Не время для этого. А в список вот кого запишем первым: директора весенской школы. Хороший коммунист, отличный организатор...

Список получился довольно большой. И учителей вспомнили Долинин с Терентьевым, и врачей, и агрономов, зоотехников, многих ударников из совхоза, заводских инженеров, партийных и советских работников, пораскиданных войной неизвестно куда.

– Адреса знать надо, надо!
– Долинин подвел черту под колонкой фамилий.
– Глядишь, понадобятся.

Закончив эту работу, попросили Вареньку согреть чаю. Чай был жидкий, не в пример тому, каким Долинина угощал днем начальник штаба. Долинин сказал об этом Терентьеву. Вновь заговорили о плане освобождения Славска, о равнодушии военных к их плану.

– Вот что! Еду к секретарю обкома, - решил вдруг Долинин.
– Покажу план ему, пусть рассудит. Пусть будет так, как он скажет.

– Правильно!
– поддержал Терентьев.
– Говорил я, надо идти выше: с верхов всегда видней.

Долинин распорядился, чтобы машина у Ползункова была к девяти утра на полном ходу и без всяких чтобы капризов; карты и бумаги переложил из полевой сумки в портфель; в подвальчик свой за поздним временем не пошел, спать стал устраиваться здесь же, в райкомовском кабинете, на диване.

Утром, провожаемый Солдатовым, Пресняковым, Терентьевым и Варенькой, он уехал. Преснякову успел сказать вполголоса: