– А что у меня с лицом?
– спросил удивленно.
– По-моему, все в порядке. Во всяком случае, до встречи с вашими верными помощниками оно было нормальным.

От моих слов он сразу почувствовал себя неуютно, занервничал, посмурнел, заелозил на стуле и вдруг заорал благим матом:

– Коломиец!!

В кабинет влетел встревоженный капитан.

– В чем дело, Родион Иванович?!

– Вы приглашали медика для обследования этого?
– спросил следователь, пренебрежительно кивнув в мою сторону.

– Нет, - растерялся Коломиец.

– А если он завтра скажет, что его избили здесь, добиваясь признательных показаний? Чем будете крыть?

– Я как-то об этом не подумал. Не волнуйтесь, Родион Иванович, это мы сейчас мигом организуем. Коломиец вышел.

– Это ты правильно решил, - "одобрительно" сказал я Дробышеву.
– Все должно быть зафиксировано. Протокол, подпись, печать. Все как положено. Бумага, она и в Африке бумага. Верно? Только ты, Родька, чё-то путаешь. Твои архаровцы избили меня не здесь, а при задержании. Здесь они обещали добавить, если не признаюсь в убийстве Шипилина.

– Молчать!
– заорал Дробышев и грохнул кулаком по столу. Отчего стоявшая на столе консервная банка, доверху наполненная окурками, подпрыгнула, окурки высыпались на стол, а в воздухе на какое-то время повисло облако табачного пепла.

Тем временем следователь продолжал надрываться:

– Ты что это себе?!. А?!. Да как ты смеешь, подонок?!. Да я тебя!.. Да я тебе!.. Обнаглел, понимаешь! Ты почему вздумал врать?! Ты на дураков рассчитываешь?!

– А что делать, - сокрушенно развел руками, - если в вашей системе других нет? Умных она отторгает, как чужеродные тела. И потом, ты, Родька, не прав, обвиняя меня во вранье. Со мной в машине ехала знакомая девушка, которая охотно подтвердит, что до встречи с твоими ребятами я был в полном порядке, благоухал туалетным мылом "Камей" и французской туалетной водой, был бодр, жизнерадостен и доверчив, как ребенок.

– Кто такая?

Дробышева уже начинало колотить. Такое впечатление, что вот-вот хватит удар. Багровое лицо его было усталым, даже измотанным душевными- переживаниями. С таким лицом всходят на эшафот, а не людей допрашивают.

– Ты, Родька, с ней познакомишься. Обещаю. Мой адвокат обязательно пригласит ее в суд. И вот тогда суд из пошлого фарса превратится в политическую акцию высокого звучания. Судить мы тебя, Родька, будем со всеми твоими приспешниками и помощниками. И тогда ты поймешь, что значит нарушать закон.

– Молчать!
– вновь гаркнул Дробышев, вскакивая, и голосом утопающего заорал: -Коломиец!!

Появился капитан. Удивленно уставился на красного и несчастного Дробышева.

– В чем дело, Родион Иванович?

– Э-этого в к-камеру, - проговорил следователь, заикаясь.
– Придет медик, освидетельствуете и составите акт по всей форме. А утром в десять ко мне. Да, не забудьте дактилоскопическую экспертизу.

– Все сделаем, Родион Иванович.
– Коломиец повернулся ко мне, сказал со смехом: - Пойдем, "япона мать".

И я оказался в камере. Лег на кровать. В целом был доволен, что довел этого рыжего борова до белого каления. Очень доволен, если не сказать больше. Хотя, если разобраться, положению, в котором я оказался, не позавидуешь. Нет. Что же делать? Рассказать, как было, - значит еще больше усугубить свое и без того незавидное положение. Теперь я пожалел, что в прошлый раз скрыл от Дробышева правду. Точно. Теперь мне веры нет - это определенно. А как объяснить наличие моих отпечатков на телефонной трубке Струмилина? Трудно это объяснить. Трудно, если вообще возможно. Придется снова бессовестно врать. Ничего другого просто не остается.

Ко мне подошел сосед по камере - жалкий тип с помятым лицом, обросшим пятидневной щетиной, скромно присел на край кровати, поинтересовался:

– За что тебя замели?

И такое участие светилось в его крохотных слезящихся глазках, что я сразу понял: передо мной "подсадная утка". Сейчас он попытается залезть в мою еще пока не отягощенную страшными грехами душу своими грязными "щупальцами" и попытается там отыскать то, что требуют от него хозяева.

– Да так, ерунда, - ответил равнодушно.

– А все же?

– По глупости. Перепутал. Хотел плюнуть себе под ноги, а попал в лицо мэру города.

– Шутишь?!
– подхалимски осклабился сосед.

– Нисколько.

– Шутишь, шутишь!
– уверенно проговорил он, продолжая демонстрировать редкие прокуренные зубы.

– Слушай, отвали! От тебя пахнет мышами и ментами. А я терпеть не могу этих запахов.

– Подумаешь!
– обиделся он, вставая.

Плохой "подсадной". Хороший агент не должен обижаться ни при каких обстоятельствах. А этот надулся. Теперь он уже вряд ли получит обещанную за меня премию. Ну и шут с ним. Что мне с ним, детей, что ли, крестить?