Но и Нинкабыластранной: скромница, вся в темном, никак не туристказдесь -скорее, паломница.

Юный мальчик в простой ряске, десяток волосков вместо бороды, шел мимо, и Нинкаостановила:

– - Слушай!.. Ой, проститею А тыю выю вы -- монах?

– - Послушник, -- с плохо скрытой гордостью ответил мальчик.

– - А как вот этавотю -- показалаНинканамальчикову шапочку, -- как называется?

– - Скуфья, -- сказал мальчик.
– - Вы только это хотели узнать?

– - Да. Нет! Где у васю где живут монахи?

– - Кого-нибудь конкретно ищете?

– - Н-нетю просто хотелаю

– - Вон, видите: ворота, стена, проходная?.. Вон там. Извините, -- и мальчик пошел дальше, побежалю

Нинканаправилась к проходной. Молодой дебил стоял рядом с дверцею, крестился, как заводной, бормотал, и тонкая ниткаслюны, беря начало из углаего губ, напрягалась, пружинилапод ветерком; женщины с сумками, с рюкзаками, с посылочными ящиками -- гостинички братьям и сыновьям -- молча, торжественно сидели неподалеку наскамейке, ожидая приема; зазастекленным оконцем смутно виднелось лицо вахтераю

Воротаотворились: двамужикав нечистых телогрейках выкатили натележке автомобильный мотор, -- и Нинкасквозь створ углядела, как высыпали монахи из трапезной. Пристроилась, чтоб видеть -- ее монашка, кажется, не было среди них; впрочем, навернякали?
– - в минуту рассыпались они, рассеялись, разошлись по двору, дварослых красавцатолько остались в скверике, театрально кормя голубей с рук.

Нинкавошлав проходную, спросилау сухорукого, в мирское одетого вахтера:

– - Что? Туданельзя?

– - А вы по какому делу?

– - Ищу одногою монаха. Оню -- и замялась.

– - Как его звать?
– - помог вахтер.

– - Не знаю, -- ответилаНинка.

– - В каком чине?

– - Не знаю. Кажетсяю нет, не знаю!

Вахтер развел здоровой рукою.

– - Я понимаю, -- сказалаНинка.
– - Извините, -- и совсем было ушла, как ее осенило.
– - Оню оню неделю назад егою побилию Сильно.

– - А-аю -- понял вахтер, о ком речь.
– - Агафан! Сейчас мы ему позвоним.

– - Как вы сказали? Как его звать?

– - Отец Агафангел.

Телефон не отвечал.

– - Сейчас, -- сказал сухорукий, сновавзявшись задиск.
– - Вы там подождите, -- и кивнул запроходную.

Нинкапокорно вышла, прошептала:

– - А-га-фан-гелю Отец!
– - и прыснулатак громко и весело, что красавцы, продолжающие кормить голубей, обаразом оглянулись нахохоток.

Вахтер приоткрыл окошко:

– - Он сегодня в соборе служит.

– - Где?
– - не понялаНинка.

– - В соборе, -- кивнул сухорукий нагромаду Троицкого.

В церкви онаоказалась впервые в жизни. Неделю тосковавшая по монаху, казнившаяся виною, час проведшая в лавре, Нинкавполне готовабылаподдаться таинственному обаянию храмовой обстановки: пенье, свечи, черные лики в золоте фонов и окладов, полутьмаю Долго простояланапороге, давая привыкнуть и глазам, и заколотившемуся сверх меры сердечку. Потом шагнулав глубину.

В боковом приделе иеромонах Агафангел отпевал высохшую старушку в черном, овеваемую синим дымом дьяконовакадила, окруженную несколькими похожими старушками. Нинкадаже не вдруг повериласебе, что это -- ее монашек: таким недоступно возвышенным казался он в парчовом одеянии.

Онаотступилаво тьму, но Агафангел уже ее заметил и, о ужас!
– - в самый момент произнесения заупокойной молитвы не сумел отогнать кощунственное видение: нинкинаголова, поворачиваемая трупно-белой, огромной ладонью жлоба-шофера.

Нинканацыпочках подошлак женщине, торгующей зазагородкою свечами, иконами, книгами, шепнула:

– - Сколько будет ещею ну, это?..
– - и кивнулав сторону гроба.

– - Служба?
– - спросилаженщина.

– - Во-во, служба.

– - Часадва.

– - Так до-олго?! А какая у вас книжкасамаяю священная? Эта, да?
– ткнулапальчиком в нетолстое черное Евангелие, полезлав сумочку заденьгами.
– А этот вот, поп, он через какие двери выходит?..

Жизнь бурлилаперед стенами лавры: фарцовая, торговая, валютная: ЫЖигулиы, ЫВолгиы, иномарки, простые и интуристовские автобусы, фотоаппараты и видеокамеры, неимоверное количество расписных яичек всех размеров, до страусиного, ложки, матрешки, картинки с куполами и крестами, оловянные и алюминиевые распятия, книги, газетыю И много-много ашотиковю

Нинкас Евангелием под мышкою жадно, словно три дня голодала, елау ступенек старого троллейбуса, превращенного в кооперативную забегаловку, пирожки, запивая пепси из горлышка, и видно по ней было, что, подобно альпинистке, спустившейся с высокой горы, дышит онане надышится воздухом: может, и вонючим, нечистым, но, во всяком случае, не разреженным, нормальной, привычной плотности.