Он следил за каждым его движением: как мальчик поворачивал голову, улыбался ему, как возвращался к столику.

Коля ел пирожное и запивал лимонадом.

– А вы почему не едите?
– спросил Коля.

Сергей Алексеевич с трудом оторвал глаза от лица мальчика, торопливо взял бутылку и налил лимонад в стакан. Рука у него слегка дрожала.

– Вкусное пирожное?
– спросил Сергей Алексеевич, имея в виду Витькино пирожное.

– Да, - ответил Коля.

Сергей Алексеевич вспомнил, что столик тогда стоял немного не так, и ему это стало мешать, и он не выдержал и подвинул столик вплотную к стене.

Коля остался на прежнем месте, стакан у него был в руке, а пирожное уплыло со столиком. Он поднял глаза на старика, стараясь догадаться, что все это значило.

– Тебе не трудно поставить свой стул сюда?
– Сергей Алексеевич показал Коле, куда именно надо ему поставить стул, и Коля выполнил его просьбу.

Теперь они сидели друг против друга. И Коля, который снова принялся за пирожное, чувствовал на себе тревожный взгляд старика.

Постепенно черты Колиного лица сместились, и Сергей Алексеевич не боролся против этого наваждения, а, наоборот, старался в себе всю ту прежнюю картину восстановить доподлинно.

И вот уже перед ним вместо Коли сидел Витька. И сам он тоже другой. Правда, он мало помнил свое тогдашнее лицо, а только одел себя в новенькую форму генерала. Около стула, рядом с ним, стоял чемодан, через него был перекинут плащ. Он приехал сюда сразу же после того, как получил новое назначение.

"Ну, как ты тут без меня?" - спросил он у Витьки.

"Нормально, - ответил Витька.
– А ты?.."

Витька хотел узнать у него про Лусию, а он увильнул от ответа, сделал вид, что не догадался. Это была нечестная игра, но он продолжал ее до конца.

"Еду формировать новую дивизию".

"А я?" - спросил Витька.

"Поживешь в интернате, - ответил он.
– Какой-нибудь месяц.
– И, чтобы замять неприятный разговор, полез в чемодан и вытащил сверток: - Это тебе трусы, майка и прочее".

"Не хочу я в интернат, - сказал Витька.
– Надоело".

"Неужели ты не понимаешь?
– ответил он.
– Время сейчас суровое. Того и гляди, Гитлер полезет. Как только осмотрюсь на месте, сразу заберу тебя".

"Лучше я к Лусии", - сказал Витька.

Вот, оказывается, в чем дело, вот почему ему надоело в интернате.

"Еще чего выдумал!
– сказал он, совершенно не готовый к такому повороту разговора.
– Ей не до тебя".

"Почему не до меня?"

"Работает она много".

"А ты был у нее?" - с подозрением спросил Витька.

"Был. Паспорт ей еще не оформлен...
– Он попробовал пошутить: - Может быть, она вообще не захочет возвращаться, а ты явишься... Охота ей возиться с двумя мужиками. Стирать им белье, варить обеды..."

"Что же, она нас бросила?!
– спросил Витька и со злостью сказал: Врешь ты все! Это ты ее бросил, а не она нас!"

Он тогда крикнул ему: "Замолчи!" - и ударил по щеке, единственный раз в жизни, хотя был неправ. Но он, видимо, думал больше о себе и совсем не подумал о том, что Витьке Лусия тоже дорога.

Сергей Алексеевич сел на камне у самой кромки воды, и набежавшая волна сбила клетку с птицей.

Коля подхватил клетку и вытащил кенара.

– Не дышит, - сказал Коля.

– Это я виноват, - сказал Сергей Алексеевич.
– Прости. Засмотрелся на тебя.

– Я не артист, чтобы на меня смотреть!
– в сердцах ответил Коля.
– А вот подарочка как не бывало.

– Ты похож на моего сына, - вдруг сказал Сергей Алексеевич.

Он произнес эти слова, как будто сделал какое-то мировое открытие или рассказал величайший секрет, но Коля ничего не заметил.

– Захлебнулся, - сказал Коля.
– Много ли ему надо.

Сергей Алексеевич взял кенара у мальчика и начал на него дышать, стараясь отогреть птицу своим дыханием.

Но вот кенар шевельнулся, и Сергей Алексеевич с видом победителя протянул его мальчику.

– Жив курилка. Просто испугался, - сказал Сергей Алексеевич.
– Я в детстве с ними много возился.

Слово "детство" оглушило его своей неожиданностью: не верилось, что это когда-то было. Что было детство с рыжебородым отцом, каменотесом, что была мать. Она по утрам кормила во дворе кур, которые неслись в сарае на сеновале. А он потихоньку пробирался на сеновал, таскал эти яйца и выпивал, а мать не могла понять, почему вдруг куры перестали нестись, и ему было смешно. Куда все это ушло? И почему это вызывает в нем только удивление, а последующее - гибель Витьки, потеря товарищей - боль? Потому что последующее могло быть лучше, удачнее. А детство прошло так, и по-другому не надо.