Она издалека увидела, что с той стороны народу мало. "Ну, и пусть, подумала она, - Погуляю. Подожду. Лена тут стояла, кричала "салью".

Вика перемешивала в сознании реальность и воспоминания, словно душа Лены была еще с нею, почти осязаемая, ласковая, веселая, легкая душа.

Вика пошла вдоль колючей проволоки влево. Отдельные девушки стояли у ограждения, переговариваясь со своими визави. Вика почти не смотрела на ту сторону. Ни одного знакомого француза она не увидела. Там стояли парни, они переговаривались между собой, обсуждая то, что произносили русские из лагеря "Фогельгезам", пытаясь общими усилиями перевести, потом взрывались раскатистым молодым смехом, а вместе с ними смеялись и русские заключенные.

Вика всем своим разумом жалела Лену. Она жалела, что Лене теперь уже так не смеяться, что Лене теперь не ходить на завод, не спать рядом, на соседней койке, не вспоминать родных, не видеть этой красивой ночи. Но Вика жалела живого человека. А человека больше не было на Земле. Слезы катились по ее щекам и соленые рыдания вырывались из груди.

Она успокаивалась, шла дальше, не поднимая глаз, выжидая время. Ей было одиноко и страшно в этом мире, который больше не притягивал ее своим земным притяжением.

Она посмотрела за проволоку и вдруг увидела глаза. Это были голубые добрые глаза и они смотрели на нее. Совсем близко, словно коридор колючей проволоки сузился и приблизил того, кто стоял на том конце вечности.

Вика повернулась к решетке и взялась за нее своими маленькими ладошками, попав между остриями. Она не могла оторваться от этого лица.

Мужчина неловко кивнул ей головой, втянув шею в плечи. Он показал пальцем на свою щеку, давая понять Вике, что он видел ее слезы. Вике вдруг стало нестерпимо жаль себя и она снова зарыдала, притягивая к себе колючую проволоку, она бы и разорвала ее, если бы не окрик охранника, стоявшего с собакой в самом конце коридора.

– Не надо плакать, - сказал Жак на фламандском языке, - Пожалуйста, успокойтесь, милая, добрая девушка, не плачьте, все пройдет, я прошу вас.

Вика не узнала язык. Она не слышала еще такой смешной речи, было похоже, что у мужчины во рту ириска. И она улыбнулась.

"Она совсем юная, какая она юная и неловкая, ребенок, нежный цветок. Как смущенно она улыбается, какая трогательная складочка над губой образуется у нее при улыбке, ее бархатные загорелые щеки покрыты влагой, а ресницы слиплись, как листья ивы после дождя. О, это божественное чудо, явившееся мне после четырехлетнего ненастья!"

– Что? Что вы говорите?
– поедая его глазами, спросила Вика, - Вы что-то говорили? Что вы говорили?

– Я не...
– Жак попытался начать по-немецки, но смущенно запнулся, - Вы понимаете?

– По-немецки я понимаю, - кивнула Вика и вдруг поняла, что вся ее жизнь, все ее спасение, вся ее надежда и радость - в этом человеке, пролепетавшем непонятные клокочащие слова ласки в этой пустыне одиночества.

– Стойте, - сказал он снова по-немецки, вспомнив команду надзирателя "стоять".

Он постарался смягчить свою просьбу просящей улыбкой. Вика, как на необитаемую планету, заглядывала в его лицо, и все ей было интересно в этом лице, и высокий лоб и брови расширяющиеся у висков и светлые глаза, греющие ее измученную душу.

– Они, - Вика показала пальцем в сторону лагеря и сглотнула комок, фрицы, нацисты - они убили мою подругу. Да, да, они убили ее, они убили ее.

Она тыкала в пространство позади себя пальцем и жаловалась, как жалуются обиженные первоклассницы своим воспитателям, ей хотелось проткнуть воздух и разодрать его.

– Милая девочка, - снова залепетал по-фламандски Жак, - да как же они убили? как же убили? они убивают вас? они могут убивать вас? и тебя? но я не хочу, чтобы ты умирала, ты должна жить, не смей думать о плохом, живи, живи!

– Я не понимаю, - сказала Вика по-русски, - Как тебя зовут?

– Меня? Как меня зовут? Якоб Смейтс.

– Яков Смейс?

– Да-да, Якоб Смейтс, Жак, - он прижимал к своей груди ладони, - Жак.

– А я Виктория.

– Виктория, - кивнул он, а потом понял, что это не про победу, что это имя, - Тебя зовут Виктория, это твое имя?

– Вика, - она была рада, что этот человек был так сражен звучанием ее имени, показала на себя, - Виктория.

– О! Это чудо!
– он покружил в воздухе длинными тонкими пальцами.

– Я хочу найти французов, Мишеля, Луи, Лиона, ты знаешь их?

Он, совершенно бесшабашно радуясь и по-младенчески улыбаясь открытым ртом, мотанул головой.

– Я из Бельгии, из Антверпена. Я арбайтер.

– А я с Кубани. Казачка.

– Куба?

– Кубань. Тихий Дон, понимаешь?