– Все еще покалывает, ваше сиятельство,- громко и на о проговорил тучный генерал с бакенбардами, вероятно намекая на какую-нибудь забавную, всему бомонду известную историю, и, засмеявшись коротким деревянным смехом, опять уставился в воздух. Все остальное общество также засмеялось.

– What a sad dog you are, Boris!
– заметил вполголоса Ратмиров. Он самое имя "Борис" произнес на английский лад.

– Irene?
– в третий раз спросила дама в желтой шляпке. Ирина быстро обернулась к ней.

– Eh bein, quoi? que me voules-vous?

– Je vous le dirai plus tard ,- жеманно отвечала дама. При весьма непривлекательной наружности она постоянно жеманилась и кривлялась; какой-то остряк сказал про нее, что она "minaudait dans le vide" - "кривлялась в пустом пространстве".

Ирина нахмурилась и нетерпеливо пожала плечом.

– Маis que fait donc monsieur Verdier? Pourquoi ne vient-il pas? воскликнула одна дама с теми для французского слуха нестерпимыми протяжными ударениями, которые составляют особенность великороссийского выговора .

– Ах, вуй, ах, вуй, мсье Вердие, мсье Вердие ,- простонала другая, родом прямо уже из Арзамасa.

– Тranquillisez-vous, mesdames,- вмешался Ратмиров, - monsieur Verdier m'a promis de venir se mettre a vos pieds.

– Хи, хи, хи!
– Дамы заиграли веером.

Кельнер принес несколько стаканов пива.

– Байриш бир?
– спросил генерал с бакенбардами. нарочно бася и притворяясь изумленным.- Гутен морген.

– А что? Граф Павел все еще там?
– холодно и вяло спросил один молодой генерал другого.

– Там,- также холодно отвечал тот.- Мais c'est provisoire. Serge, говорят, на его место.

– Эге!- процедил первый сквозь зубы.

– Н-да,- процедил и второй.

– Я не могу понять,- заговорил генерал, напевавший песенку,- я не могу понять, что за охота была Полю оправдываться, приводить разные там причины... Ну, он поприжал купца, il lui a fait rendre gorge... ну, и что ж такое ? У него могли быть свои соображения.

– Он боялся... обличения в журналах,- пробурчал кто-то.

Раздражительный генерал вспыхнул.

– Ну, уж это последнее дело! Журналы! Обличение! Если б это от меня зависело, я бы в этих в ваших журналах только и позволил печатать, что таксы на мясо или на хлеб да объявления о продаже шуб да сапогов.

– Да дворянских имений с аукциона,- ввернул Ратмиров .

– Пожалуй, при теперешних обстоятельствах... Однако что за разговор в Бадене, au Vieux Chateau!.

– Mais pas du tout pas du tout!
– залепетала дама в желтой шляпе.- J'adore les questions politiques.

– Мadame a raison,- вмешался другой генерал, с чрезвычайно приятным и как бы девическим лицом.- Зачем нам избегать этих вопросов... даже в Бадене?
– Он при этих словах учтиво взглянул на Литвинова и снисходительно улыбнулся.Порядочный человек нигде и ни в каком случае не должен отступаться от своих убеждений . Не правда ли?

– Конечно,- отвечал раздражительный генерал, также взбрасывая глазами на Литвинова и как бы косвенно его распекая,- но я не вижу надобности...

– Нет, нет,- с прежнею мягкостью перебил снисходительный генерал.- Вот наш приятель, Валериан Владимирович, упомянул о продаже дворянских имений. Что ж? Разве это не факт?

– Да их и продать теперь невозможно; никому они не нужны!
– воскликнул раздражительный генерал.

– Может быть... может быть. Потому-то и надо заявлять этот факт... этот грустный факт на каждом шагу. Мы разорены - прекрасно; мы унижены - об этом спорить нельзя; но мы, крупные владельцы, мы все-таки представляем начало... un principe. Поддерживать этот принцип - наш долг. Рardon, madame,, вы,кажется, платок уронили. Когда некоторое, так сказать, омрачение овладевает даже высшими умами, мы должны указывать - с покорностью указывать (генерал протянул палец), - указывать перстом гражданина на бездну, куда все стремится. Мы должны предостерегать; мы должны говорить с почтительною твердостию: "Воротитесь, воротитесь назад..." Вот что мы должны говорить.

– Нельзя же, однако, совсем воротиться,- задумчиво заметил Ратмиров.

Снисходительный генерал только осклабился.

– Совсем; совсем назад, mon tres cher. Чем дальше назад, тем лучше.

Генерал опять вежливо взглянул на Литвинова. Тот не вытерпел.

– Уж не до семибоярщины ли нам вернуться, ваше превосходительство?

– А хоть бы и так! Я выражаю свое мнение не обинуясь; надо переделать... да... переделать все сделанное.

И девятнадцатое февраля?

– И девятнадцатое февраля - насколько это возможно . Оn est patriote ou on ne l,est pas. А воля?
– скажут мне. Вы думаете, сладка народу эта воля? Спросите-ка его...