– Сейчас никого дома нет. А вы приходите вечером.

– Вечером он предупредит, – сказал телеграфист, продвигаясь к двери. – Вечером он всех подготовит.

– Ну что я могу поделать? – Коля обезоруживающе улыбнулся кондуктору, которого выделял и уважение к которому подчеркивал.

– Пошли, – сказал кондуктор. – Чего мы к человеку пристали.

– Я в Симферополе живу. В Глухом переулке.

– И в самом деле, – сказал телеграфист.

«Что же он уволок? – думал Коля. – Ведь Раиса подумает на меня».

– Нет, я думаю, раз уж столько времени потеряли, – сказал солдат, – поведем его в экипаж. Там проверят.

Этот момент нерешительности разрешила своим неожиданным появлением Раиса.

Она открыла дверь в прихожую и увидела, что там стоят незнакомые люди.

Ей бы испугаться, но законы революции, позволяющие вооруженным людям входить в любую дверь и брать что им вздумается, включая жизнь любого человека, эти законы еще не были усвоены Раисой. Впрочем, они еще не стали законами и для тех, кто привел Колю.

Коля от звука ее голоса сжался. Еще мгновение, и она убьет его. Убьет, не желая того. Сейчас она скажет: «Коля».

– Это я! – почти закричал Беккер. – Это я, Андрей. Ты слышишь, Рая? Это я, Андрюша! Меня на улице задержали, документы потребовали, а у меня с собой не было.

Сейчас она удивленно скажет: «Какой еще Андрюша?»

Но Раиса скорее чутьем, чем умом, угадала, что надо молчать. В доме опасность. Угроза.

Телеграфист уже вышел в прихожую и, задев Раису, пошел к двери. Та отстранилась, чтобы пропустить его.

И тогда солдат, самый недоверчивый, спросил:

– А как будет фамилия твоего постояльца?

– Чего? – спросила Раиса.

И в тот момент Коля понял, что же взял телеграфист.

И в этом было спасение.

– Держи вора! – закричал он. – Держи вора! Он серебряную сахарницу со стола унес!

А так как видимость законности еще сохранялась, то телеграфист кинулся к двери и замешкался, спеша открыть засов. Раиса сразу сообразила – вцепилась ему в плечо. И тут уж было не до документов, потому что телеграфист выскочил на улицу и побежал, высоко подбрасывая колени. Раиса неслась близко за ним, но все не могла дотянуться, а Коля бежал за ней, понимая, что с каждым шагом удаляется от опасности. Правда, и кондуктор с солдатами топали сзади, но Коля понимал, что не он уже цель их погони.

Впереди показался господин в распахнутой шубе, похожий на Шаляпина, он ринулся к беглецу, чтобы помочь преследователям. Телеграфист увернулся и выкинул сахарницу. Сахарница была круглая, без крышки – крышку потеряли уже давно. Она покатилась по камням мостовой, Раиса побежала за ней, а кондуктор и солдат обогнали Колю и скрылись за углом, преследуя телеграфиста.

Коля дошел до угла и увидел, что они все еще бегут, огибая встречных.

Раиса стояла, тяжело дыша, прижимала сахарницу к груди.

– Зря я тебе ключи дала, – сказала она.

– Скажи спасибо, что я живой остался, – сказал Коля.

– Спасибо, только не тебе, а мне. Может, еще чего в доме украли?

Оказалось, что ничего больше телеграфист украсть не успел, зато наследил, и Раиса была недовольна, даже не смеялась, когда Коля попытался юмористически рассказать, как воспользовался случайно найденными документами какого-то Берестова. Коля стал целовать Раису, но та уклонилась от ласк, сказав, что сейчас из киндергартена придет ее Витенька.

Но ближе к вечеру они помирились.

5 марта командир «Екатерины» напечатал в «Крымском вестнике» письмо, в котором сообщал, что мичман Фок Павел Иванович – чистый русак из Пензенской губернии. Там же говорилось, что в ночь с третьего на четвертое, будучи на вахте, мичман проверил часовых в подведомственной ему носовой орудийной башне. Затем он хотел спуститься в бомбовый погреб, но часовой, не доверяя немцам, не пустил Павла Ивановича. Часовой был напуган недавним взрывом на «Императрице Марии», взрыв был именно в бомбовом погребе. Говорили, что это дело рук немецких шпионов.

Павел Иванович, получив такой грубый отказ, счел свою офицерскую честь полностью погубленной. Он поднялся к себе в каюту и тут же застрелился. Но застрелился не потому, что в самом деле испугался разоблачения, как говорили досужие сплетники в городе, а в глубоком душевном расстройстве.

Более того, командир дредноута сообщил, что торжественные похороны мичмана Фока по постановлению команды состоятся 6 марта в десять утра.

Следовало пережить 5 марта.