— А она бросила? — осторожно спросил Антон, понимая, что допроса по всей форме не получится, но, может, оно и к лучшему.

— Да, прямо там. Накануне вечером, в спальне. И кольцо, видать, тогда же. Мы часто ругались последний год, сейчас кажется — из-за пустяков. Нет, ты скажи, что ей было от меня надо? Я ей не изменял, денег не жалел, жить не мешал… я только покоя просил. Чтобы отстала от меня, сука ебаная.

Он наконец нашел бутылку водки, какой-то чудовищной новой российской водки с дурацким названием «Привет», скептически посмотрел на бутылку и свинтил крышечку.

— Вот и отстала теперь, — вздохнул он и, повернувшись к Антону, спросил: — Будешь?

Антон покачал головой.

Роман отпил из горлышка, скривился, и, поискав взглядом закуску, поставил бутылку на стол.

— Обидно, что последние сутки мы не разговаривали даже. Ни слова друг другу не сказали, как чужие были.

Антон внезапно вспомнил слова, сказанные кем-то Жене за полчаса до ее смерти — самые банальные слова, которые мужчина может сказать женщине.

— А мне казалось, вы говорили, — сказал он, желая проверить предположение. — На галерее, там, на даче.

— Не говорили мы, я зол на нее был — и молчал как на допросе.

— Значит, другой кто-то был, — презирая себя за собственное коварство, с деланным безразличием сказал Антон.

— А о чем говорили-то? — подал запланированную реплику Роман.

— Да и не было разговора толком. Я только слышал, как мужской голос сказал «Женька, ты же знаешь, я люблю только тебя».

— Угм, — мрачно кивнул Роман, — только тебя. Блядью была и блядью осталась.

— Ну, почему ты так, — сказал Антон, чтобы сказать хоть что-то — и тут Роман взорвался:

— Ты думаешь, я не знал, что у нее есть любовник? Я, что, мальчик? Я, что, не чувствую, что мою бабу кто-то ебет? За кого она меня держала? Смешно!

— Не обязательно же это любовник… — начала Антон

— А я тебе скажу — обязательно.Он там был, точно. И именно он ее и убил — потому что ни от кого другого она бы этой дряни не взяла. Зачем, почему — не знаю. Но чувствую —он и убил.

— А кто это — он?

Роман внимательно посмотрел на Антона

— Если бы я знал — я бзаказал его давно. И уж сейчас — точно.

— Даже если это был кто-то из своих?

— Нету у меня своих. Женька одна и была. А остальные — чужие они мне. И сейчас чужие, и в школе были. Они же презирали меня. Я же выслуживался! Я же был комсоргом! Мне характеристика была нужна для института! Я же первый деньги начал зарабатывать! Мне же больше всех всегда нужно было! А сейчас — мне уже достаточно, я уже остановился! А им все завидно! Да любой из них убил бы Женьку просто чтобы мне насолить! Кому она была нужна, сама по себе? Таких можно — за рубль десяток, за доллар — две дюжины.

И он еще раз отпил из горлышка, предоставив Анотону самому решать, каков должен быть курс валюты при такой неожиданной арифметике.

Дима Зубов уважал новых русских. В глубине души он считал, что они с ним — коллеги. Полагая, что сегодняшний коммерсант — это вчерашний советский фарцовщик (что вообще-то было неправдой), Дима думал, что делает то же, что делали нынешние деловые десять лет назад. Он нелегально торговал — тем, что на обычном рынке не было никакой возможности купить. Если в России объявят лигалайз — даже частичный, как в Голландии, — он сразу становится легальным бизнесменом. А что лигалайз могут объявить, Зубов не сомневался — на его памяти все, о чем говорили в школе, перевернулось с ног на голову, и он не видел ничего удивительного в том, что рано или поздно портрет Альберта Хофманна будет висеть в каждом классе, как нынче висят портреты Менделеева, придумавшего рецепт русской водки. Тогда Зубов и его клиенты вместе напишут мемуары, о том, как они боролись за лучшую жизнь для всех. И даже, наверное, попадут в Думу или получат персональные пенсии. У них будут роскошные машины и большие квартиры, как у бизнесменов теперь. Зубов даже вывел формулу: «Драгдилер сегодня — это новый русский завтра». Поэтому ему нравилась его работа, и поэтому он уважал крутых коммерсантов.

Уважение его, в частности, проявлялось в том, что цены им он назначал ровно в два раза больше, чем обычным клиентам. Как коммерсанты они должны были понимать, что цена зависит не столько от товара, сколько от платежеспособности покупателя и, значит, никаких обид. Впрочем, богатых клиентов у него было не так уж много — один, может быть — два человека. Вероятно, сравнительная неудача Зубова на этом рынке объяснялась тем, что он не торговал кокаином — не из каких-либо принципиальных соображений, а просто потому, что никак не мог выйти на оптовых распространителей. Впрочем, со временем Зубов надеялся наладить нужные контакты, и тогда бизнес должен был круто пойти в гору, потому что — он это знал — торговать жесткими наркотиками гораздо выгодней, чем травой, психоделиками и экстази.

Впрочем, несколько клиентов подобного рода у него все-таки было — и потому, получив от одного из них сообщение на пейджер с просьбой о встрече, Зубов обрадовался и сразу отложил все остальные дела.

Сначала Олег приготовил алтарь. Мелом на поверхности исцарапанного полированного стола он нарисовал круг и разметил его семью несимметричными трезубцами, сгруппированными в правой части. Потом зажег свечи, положил в центр хрустальный шар и разложил подношения: два пера, несколько очищенных бананов, привезенные из Крыма ракушки, блюдечко с благовониями Абра-Мелина, таблетку «экстази» и череп. Череп был кошачий, хотя, конечно, лучше был бы настоящий, человеческий. Когда он на Пасху ходил с родителями на кладбище к деду, он даже присматривал могилу, которую было бы сподручней раскопать — но вот так и не собрался, а теперь было не до того. Хорошо, что он успел нарыть тогда могильной земли, которой сейчас присыпал контур круга. Потом он зажег красные свечи — в отличие от черных, они означали быструю смерть.