Ветер усилился, завывание на полу пещеры превратилось в визгливый крик, будто тут мучился кто-то непомерно огромный.

– А почему, черт побери, нет? Я вот уже тысячу двести лет торчу в этой треклятой стране. Моя кровь разжижалась. Я голоден.

– Вы двое кормитесь смертью, – сказал Тень.

Теперь ему показалось, он видит Среду. Из черноты складывался смутный силуэт, становился реальным лишь, когда Тень отводил глаза, обретал облик на периферии зрения.

– Я кормлюсь смертью, мне посвященной, – подтвердил он.

– Как моя смерть на дереве, – парировал Тень.

– Это, – протянул Среда, – была совсем особенная смерть.

– И ты тоже кормишься смертью? – Тень поглядел на Локи. Тот устало покачал головой.

– Нет, конечно, нет, – ответил за него Тень. – Ты же питаешься хаосом.

Тут испещренные шрамами губы Локи тронула болезненная улыбка, огоньки оранжевого пламени заплясали в его глазах, замерцали, будто горящее кружево, под бледной кожей.

– Без тебя мы бы не справились, – сказал Среда откуда-то справа. – Я трахнул столько женщин…

– Тебе нужен был сын, – согласился Тень.

– Мне нужен был именно ты, мой мальчик, – призрачным эхом откликнулся Среда. – Да. Мой родной сын. Я знал, что ты был зачат, но твоя мать уехала из Америки. Мы так долго тебя искали. А нашли в тюрьме. Нам нужно было узнать, из какого теста ты сделан. За какие ниточки нужно дергать, чтобы заставить тебя действовать.

На лице Локи мелькнуло довольное выражение.

– И у тебя была жена, к которой ты мог бы вернуться. Неудачное обстоятельство, но не непреодолимое.

– Она тебе была ни к чему, – прошептал Локи. – Без нее тебе было лучше.

– Если бы был другой путь… – продолжал Среда, и Тень понял, что на сей раз он говорит искренне.

– Если бы у нее хватило… такта… остаться мертвой. – Локи дышал с трудом. – Лес и Камень… были хорошими людьми. Тебе… дали бы сбежать… когда поезд въехал бы в Дакоту…

– Где она? – спросил Тень.

Локи поднял белую руку и махнул куда-то в глубь пещеры.

– Она пошла вон туда, – сказал он, а потом вдруг без предупреждения начал крениться, пока его тело не рухнуло на каменный пол.

Тогда Тень увидел, что скрывалось под одеялом: лужа крови, дыра в груди и в спине Локи, почерневший от крови бежевый дождевик.

– Что случилось? – спросил Тень.

Локи молчал.

Едва ли он уже хоть что-нибудь скажет, решил Тень.

– Твоя жена с ним случилась, мой мальчик, – проговорил из дальнего далека голос Среды. Различать его становилось все труднее, словно тускнея, он уходил в эфир. – Но битва вернет его к жизни. И меня она тоже вернет. Раз и навсегда. Я – призрак, а он – труп, и все же мы победили. Все было подстроено.

– Подстроенную игру, – произнес, вспомнив, Тень, – проще всего выиграть.

Ответа не было. Тени не шелохнулись.

– Прощай, – сказал Тень, а потом добавил: – Отец.

Но к тому времени и следа чужого присутствия не осталось в пещере. Вообще никого.

Тень прошел назад во Двор Флага Семи штатов, но никого не увидел и не услышал ничего, кроме хлопанья флагов на штормовом ветру. Не было воинов с мечами на Балансирующей Тысячетонной скале, никаких защитников на Качающемся мосту. Он был один.

Смотреть было не на что. Рок-Сити казался покинутым. Это было пустое поле битвы.

Нет. Не покинутое. Не совсем.

Это же был Рок-Сити. Тысячелетия он служил местом поклонения. Сегодня миллионы туристов, гуляющих по садам и пробирающихся по подвесному мосту, оказывали на священную гору то же воздействие, какое оказывает вода, вращающая миллионы молитвенных колес. Сама реальность была здесь тонка. И Тень знал, где сейчас полыхает битва.

И потому он сделал шаг, другой. Он вспоминал, что чувствовал на карусели, пытался вызвать в себе то же ощущение…

Он вспомнил, как вывернул руль «виннебаго», поворачивая поперек течения реальности. Он попытался вернуть себе тот образ…

А потом, легко и красиво, он шагнул…

Он словно преодолел мембрану, словно вынырнул из глубины на воздух. Сделав шаг, он ступил с туристической тропы на склоне в…

В реальность. Он был За Сценой.

Вершина горы, на которой он стоял, не изменилась, но стала теперь чем-то большим, чем просто нагромождение скал. Эта новая священная гора была средоточием реальности, сердцем всего сущего. В сравнении с ней Сторожевая гора, с которой он ступил За Сцену, тускнела и блекла, обращаясь в декорацию театра или задник телестудии – всего лишь изображение вещи, а не сама вещь.