Упала бомба. Взорвалась. Осколки вверх пошли. А когда взрывается мина, от нее осколки по земле стелются.

Бобров сказал:

–  Поэтому когда ранение в ягодицу - это человек не спиной повернулся, это он голову успел зарыть, а тут ему бугор и срезало. Значит, человек был не трус, а, наоборот, смелый. Атаковал. Его в бою в чистом поле ранило.

Бобров Сапожникова к себе взял, потому что любил образованных, а Сапожников и на мотоциклетке ездил, и на лошади катался, и мины вслепую собирал и разбирал, и бокс умел - его Маяковский боксу учил.

–  Не Маяковский, Богаев. Он и Маяковского учил, - поправлял Сапожников.
– Тренер Богаев.

–  А ты помолчи, - говорил Бобров, - когда старшие по званию рассказывают.

Маяковский - лучший поэт нашей эпохи, так?

–  Так.

–  Ну вот, а ты споришь. Не люблю я этого, не люблю.

И еще Сапожников читал книгу "Гаргантюа и Пантагрюэль" и мог рассказывать.

Бобров это любил. И еще Сапожников был неплохим сапером. Так всю войну и провел сапером в группе Боброва. "Рамона, - пела пластинка.
– Я вижу блеск твоих очей…" Ну конечно, у Сапожникова опять появились завиральные идеи, и он их не скрывал.

А в палате лежал военный инженер второго ранга с челюстным ранением, и потому лица его Сапожников толком не видел, от голоса только бульканье. Но тот, однако, сапожниковские байки слушал, особенно насчет надувного моста для тихих ночных переправ - его бы привозили свернутым в рулон, а потом он разворачивался бы на тот берег, как игрушка "тещин язык". Инженера второго ранга быстро увезли, а потом, в конце месяца, когда Сапожникову выписываться, из Москвы бумага пришла, и Сапожников поехал.

Его в Москве расспросили и сказали:

–  Малореально. Но попробуем. Хотите в конструкторское бюро?

–  После войны хочу, - сказал Сапожников.

–  А в отпуск хотите?
– спросили у него.
– Дней на пять?

–  Очень, - сказал Сапожников.

Ему дали на десять.

В их квартире теперь никто не жил. Комендант с пустым рукавом дал ему ключи от комнаты. Сапожников посидел один в холодной полутьме, потом пригляделся и увидел записку, которая была прижата стаканом, как будто мама на минутку к соседям вышла, а не идет страшная война и города дыбом. Сапожников взял записку, а под ней чистый квадрат без пыли. Два года лежит записка, и никто ее с места не сдвигал. Маме всегда удавались такие странные чудеса, теплые и мирные, не совпадающие с громкими обстоятельствами. Сапожников прочел:

"Мальчик мой, я знаю, что ты останешься жив. Мама. Если вернешься раньше меня - у Нюры для тебя письмо".

Сапожников поцеловал записку, спрятал в карман на груди, запер комнату, а из соседней вышел комендант.

–  Я из вашей комнаты клещи взял, - сказал он.
– Мне позарез.

–  Конечно, - сказал Сапожников.

–  Мама твоя квартплату присылает. Комнату сохраним, - сказал комендант.

Сапожников покивал и пошел к Дунаевым.

Сапожников как уткнулся носом в теплое Нюрино плечо, так и стоял не двигаясь, а она держала его одной рукой за шею, а другой вытирала слезы со щек - у себя и у него.

–  Это как же ты?
– говорила она.
– Как же ты, а?

–  А ничего, - говорил Сапожников, - ничего…

И была ему Нюра теперь как весь Калязин, а значит, и вся родина.

Потом чай пили с сахарином, и Сапожников показал Нюре записку от матери.

–  Значит, будешь живой, мама знает, - сказала Нюра.
– Сейчас принесу.

И принесла пакет, склеенный из газеты. И в том пакете толстая тетрадь и письмо от учителя к сапожниковской матери.

–  Его в бомбежку убило, - сказала Нюра.
– в октябре.

Учитель просил передать пакет Сапожникову, когда он вернется с войны. Все одно к одному. И этот верил, что Сапожников вернется, и в конструкторском бюро сказали: возвращайтесь к нам.

–  Я Лиду видела, библиотекаршу, - сказала Нюра.
– На торфе познакомились.

Помнишь ее? Она тебя хвалила, что ты у нее все книжки прочел. И маму твою знает, они вместе петь ходили к учительнице.

–  А-а… - сказал Сапожников.
– Трубы, мачты, за кормою пенится вода…

Он читал письмо и перелистывал толстую тетрадь, где учитель записал все свои разговоры с Сапожниковым о том о сем, о велосипедном насосе, о притяжении и отталкивании и что свет - это сотрясение материи, неизвестной пока.

"Передайте ему тетрадь, если останется жив, - писал учитель.
– Я считаю, он не должен бросать думать обо всем этом. Никто не знает, кому дано сказать для жизни главное слово, но каждый должен пытаться его выговорить. Пусть пытается".

–  Она говорила, что ты был хороший мальчик, но дефективный, - сказала Нюра.

–  Кто говорил?

–  Лида, библиотекарша. Она и сейчас в хоре поет. На фабрике. Ты уже с женщиной был?

–  Как был?

–  В постели был с женщиной?

–  Сколько раз, - сказал Сапожников.
– А что?