– Отче, - начал Прокопий, - я обращаюсь к вам как к единственному человеку, способному предотвратить тяжкий и непоправимый удар культуре. Я знаю, вы поймете меня. Вы художник, отче. Каким живописцем вы были, пока вам не было суждено принять на свои плечи высокое бремя духовной должности! Да простит мне бог, но иной раз я жалею, что вы не склоняетесь больше над деревянными дощечками, на которых некогда ваша волшебная кисть создавала прекраснейшие из византийских икон.

Отец Никифор вместо ответа поддернул длинные рукава рясы и подставил солнцу свои жалкие узловатые ручки, искривленные подагрой наподобие когтистых лап попугая.

– Полноте, - ответил он кротко.
– Что вы говорите, мой милый!

– Это правда, Никифор, - молвил Прокопий (пресвятая богородица, какие страшные руки!).
– Вашим иконам ныне цены нет. Недавно один еврей запрашивал за ваш образок две тысячи драхм, а когда ему их не дали, сказал, что подождет - через десять лет получит за образок в три раза больше.

Отец Никифор скромно откашлялся и покраснел от безграничной радости.

– Ах, что вы, - залепетал он.
– Оставьте, стоит ли еще говорить о моих скромных способностях? Пожалуйста, не надо; ведь у вас есть теперь всеобщие любимцы, как этот... Аргиропулос, Мальвазий, Пападианос, Мегалокастрос и мало ли еще кто, например, как бишь его, ну, который делает мозаики...

– Вы имеете в виду Папанастасия?
– спросил Прокопий.

– Вот-вот, - проворчал Никифор.
– Говорят, его очень ценят. Ну, не знаю; я бы лично рассматривал мозаику скорее как работу каменщика, чем настоящего художника. Говорят, этот ваш... как его...

– Папанастасий?

– Да, Папанастасий. Говорят, он родом с Крита. В мое время люди иначе смотрели на критскую школу. Это не настоящее, говорили. Слишком жесткие линии, а краски! Так вы сказали, этого критянина высоко ценят? Гм, странно.

– Я ничего такого не сказал, - возразил Прокопий.
– Но вы видели его последние мозаики?

Отец Никифор отрицательно покачал головой.

– Нет, нет, мой милый. Зачем мне на них смотреть! Линии как проволока, и эта кричащая позолота! Вы обратили внимание, что на его последней мозаике архангел Гавриил стоит так косо, словно вот-вот упадет? Да ведь ваш критянин не может изобразить даже фигуру, стоящую прямо!

– Видите ли, он сделал это умышленно, - нерешительно возразил Прокопий.
– Из соображений композиции...

– Большое вам спасибо, - воскликнул аббат и сердито нахмурился.
– Из соображений композиции! Стало быть, из соображений композиции разрешается скверный рисунок, так? И сам император * ходит любоваться, да еще говорит - интересно, очень интересно!
– Отец Никифор справился с волнением.
– Рисунок, прежде всего - рисунок: в этом все искусство.

– Вот слова подлинного мастера!
– поспешно польстил Прокопий.
– В моей коллекции есть ваше "Вознесение", и скажу вам, отче, я не отдал бы его ни за какого Никаона.

– Никаон был хороший живописец, - решительно произнес Никифор.
– Классическая школа, сударь. Боже, какие прекрасные пропорции! Но мое "Вознесение" - слабая икона, Прокопий. Это неподвижные фигуры, этот Иисус с крыльями, как у аиста... А ведь Христос должен возноситься без крыльев! И это называется искусство!
– Отец Никифор от волнения высморкался в рукав.
– Что ж поделаешь, тогда я еще не владел рисунком. Я не умел передать ни глубины, ни движения...

Прокопий изумленно взглянул на искривленные пальцы аббата.

– Отче, вы еще пишете?

Отец Никифор покачал головой.

– Что вы, нет, нет. Так, только, порой кое-что пробую для собственного удовольствия.

– Фигуры?
– вырвалось у Прокопия.

– Фигуры. Сын мой, нет ничего прекраснее человеческих фигур. Стоящие фигуры, которые, кажется, вот-вот пойдут... А за ними - фон, куда, я бы сказал, они могли уйти. Это трудно, мой милый. Что об этом знает какой-нибудь ваш... ну, как его... какой-нибудь критский каменщик со своими уродливыми чучелами!

– Как бы мне хотелось увидеть ваши новые картины, Никифор, - заметил Прокопий.

Отец Никифор махнул рукой.

– К чему? Ведь у вас есть ваш Папанастасий! Превосходный художник, как вы говорите. Соображения композиции, видите ли! Ну, если его мозаичные чучела - искусство, тогда уж я и не знаю, что такое живопись. Впрочем, вы знаток, Прокопий; и вероятно, правы, что Папанастасий - гений.

– Этого я не говорил, - запротестовал Прокопий.
– Никифор, я пришел сюда не за тем, чтобы спорить с вами об искусстве, а чтобы спасти его, пока не поздно!