– Мне по душе эти птицы, – тихо сказала Элина. – У них удивительные перья, – черно-сизые, как небо вокруг лунного диска в ночь Откровений. Как ты думаешь, почему я об этом знаю?

– Потому что ты одна из нас.

Элина молчала, глядя на язычок свечи, который казался слишком ярким в сумраке комнаты. Она хотела расспросить Никиту, что значат его слова, но не решилась. А вдруг, она не сможет понять его? Он думал то же самое. Его мысли текли свободно и сильно, подобно полноводной реке, которая берет свое начало из прозрачного горного родника, чистого и незамутненного. Таких ясных и светлых мыслей она ни у кого еще не видела…или не слышала… Как правильно? У людей нет слов для обозначения того, чего, по их мнению не бывает. Их язык беден, он подходит только для обыкновенной болтовни. Важные вещи выразить трудно, если хочешь, чтобы тебя поняли. Иногда лучше и не пытаться…

– Валерия ревнует тебя ко мне, – вдруг сказала она. – Сильно ревнует. Я чувствую ее мысли… Иди к ней!

Никита подумал, что ослышался. Валерия и ревность? Несовместимо.

– И ты не веришь! – Элина грустно улыбнулась. – Она сама скажет тебе об этом…тогда ты убедишься, что я права.

– Какие они разные, – подумал Горский. – Валерия и Лида. Персик и лилия, пышность и утонченность, броская яркость и мягкая изысканность… Огонь и вода. Интересное сравнение! Как оно пришло мне в голову?

Сергей проходил по верхней галерее и услышал сдавленный плач, приглушенные рыдания.

– Валерия? – Он подошел к двери и тихонько постучал. – Можно войти?

– Входи…

Она не вытирала слез, которые так и текли по ее щекам. Вышитые шторы были плотно задернуты, так что тусклый рассвет почти не проникал внутрь комнаты. Пахло сладкими духами, можжевельником, которым баба Надя вчера вечером окуривала дом, и травяной настойкой от кашля.

Валерия, в светлом пушистом свитере и лосинах сидела, поджав ноги, на кровати.

– Когда печи натоплены, так жарко, а я мерзну, – пожаловалась она Сергею. – Присаживайся…

Горский осторожно сел на стул у комода, стараясь подавить зевок, чтобы Валерия не заметила. Он не выспался по двум причинам. Во-первых, сказывалось волнение перед экспериментом, который они с Никитой назначили на сегодня, в ночь полнолуния; а во-вторых… Лида немного сердилась на него, и они долго разговаривали. Вернее, Горский пытался выяснить, в чем дело, а она, – избежать объяснения. Они так давно не виделись, так мечтали о встрече, а она получилась напряженной, полной взаимных подозрений и невысказанных упреков. Лиде хотелось, чтобы Сергей рассказал о том, как скучал по ней, тосковал и видел во сне…а он словно натыкался на невидимое препятствие, когда заговаривал с ней. Горский же представлял себе, как Лида, сияя от любви и счастья, кинется к нему на шею, обнимет, прижмется, как они убегут от всех в дальний уголок дома, будут целоваться и… Ничего такого не произошло. Ночью они спали в одной постели как чужие, повернувшись в разные стороны. Собственно, можно ли было назвать сном ту тревожную дремоту, в которую они время от времени погружались?..

– А где Никита? – недовольным тоном спросила Валерия. – Куда это он побежал чуть свет? Успокаивать страждущих?

Сергей не понял, что она имеет в виду, но раздражение женщины насторожило его. Вот и Лида вся кипит от скрываемых чувств, а делает вид, что все в порядке. Что это с ними?

– Страждущих? – переспросил он. – Бабу Надю, что ли? Так она в утешениях не нуждается. Давным давно встала, затопила везде, нагрела воды, замесила тесто, поставила борщ в печку, и теперь лепит вареники.

Он вспомнил, как в один из первых его приездов в село пришлось делать вареники с бабой Надей, и улыбнулся. Валерия истолковала это по-своему.

– Тебе смешно? Не вижу повода для веселья! Никита тоже улыбается, но я же чувствую, что это притворство…Он больше не любит меня. Осталась только страсть, жажда ласк! Это не то, что я всегда хотела… Совсем не то… Я болею, а мужчины этого не любят. Им нужны здоровые, веселые и здравомыслящие спутницы жизни, которые вкусно готовят и с удовольствием рожают детей.

– Я думаю…

– И ты такой же! – перебила его Валерия. – Небось, уехал во Францию, о Лидушке и не вспомнил…

– Я вспоминал! – возразил Горский, понимая, что с женщинами спорить бесполезно.

Их нужно выслушивать, целовать и извиняться. Виноват, не виноват, – какая разница? Женщина не ищет логики, она ищет любви и бесконечных подтверждений ее.

– Вспоминал! Как же! В поезде, по дороге в Харьков!

Сергей не стал возражать. Валерия говорила не с ним, а сама с собой или с Никитой. А может быть, с кем то невидимым, которому она изливала свое тоскливое недовольство. Кто-то невидимый… кто не спорит, не возражает, не доказывает правоту, а просто слушает…

– Он, наверное, побежал к этой вашей Элине! – продолжала Валерия. – Она же такая грустная…несчастная… Обожаю несчастных женщин! С ними все возятся, все им сочувствуют! Какой замечательный повод проявить душевность и доброту!

В ее голосе звучал нескрываемый сарказм, и Горский вдруг понял, что Валерия просто ревнует. Не к Элине, как к женщине, а к Элине – объекту, отвлекающему внимание Никиты, которое должно принадлежать только одной Валерии. Женщины большие эгоистки в этом смысле. Наверное, и Лида злится на него именно поэтому. Не из-за Лили и каких-то выдуманных ею самой женщин, с которыми Сергей, якобы, проводил время! А из-за Франции, из-за поездки, из-за «Азария», наконец! Из-за всего, что отнимает у нее мужчину, который должен быть с ней!