Можно только удивляться тому, как Розанов не увидел сходства так им самим описанных хлыстов с тем, что он писал в "Людях лунного света" о христианах. Подзабыл Василий Васильевич самого себя - с ним это часто случалось, как вообще случается с людьми много пишущими. "Абсолютное девство" и отвращение к плотскому общению - конститутивная черта тех самых описанных Розановым людей лунного света, то есть христиан, а еще лучше сказать - первохристиан. Дионисийские культы Розанов вспомнил, а первохристиан забыл. То, что его самого отвращало, вдруг показалось привлекательным - именно потому, что он увидел возможность противопоставления пола и религии, а не их отождествления, как это делал Розанов раньше, в иудаистический свой период. Это замечание Эткинда совершенно правильно. И не удивительно, что тут же проявилось еще одно качество Розанова - то, что Петр Струве назвал гомерическим неряшеством в отношении фактов. Конкретно это сказалось так:

Обвинение хлыстов в ритуальном групповом сексе, по Розанову, - вековая клевета православных миссионеров. ... Рецензент Богословского Вестника возражал против отрицания Розановым свального греха у хлыстов:

"против его основного тезиса имеется столько объективных данных, в форме, например, установленных на суде фактов, что настаивать на нем все равно, что доказывать отсутствие у хлыстов радений".

Чего не понял, что забыл Розанов и чего, вслед за ним, не хочет понимать и делает вид, что забывает, Александр Эткинд? Коллективный, групповой секс или свальный грех, как его называли в связи с хлыстовством, чрезвычайно часто, если не всегда, выступает формой гомосексуального общения. Это расширенная практика так называемого мотива Кандавла, формы полового посредничества, когда прямое гетеросексуальное общение оказывается затруднительным или морально неприемлемым. Виденные Розановым хлысты были, как и первохристиане в его реконструкции, "содомитами" - библейское название гомосексуалов. Отсюда их всяческая деликатность и чувствительность, поразившее Розанова отвращение к половому общению. Практику хлыстовства можно понять как сильнейшее вытеснение гомосексуальных влечений, снимаемое - иногда, не всякий раз - в ритуальном радении в форме групповой, то есть, в глубине, гомосексуальной связи.

Два литературно-художественных примера, с апелляцией к высшим культурным авторитетам. В фильме Луиса Бюнюэля "Млечный путь" молитвенное собрание первохристиан переходит в оргию. И второй пример: Август Стриндберг, несомненно, репрессированный гомосексуал, всю жизнь страдавший с женщинами и не умевший от этих страданий, в силу господствовавшего культурного канона, избавиться, только один раз описал как бы полноценный как бы гетеросекс: "групповуху" в публичном доме.

Вообще такие отнесения я бы мог продолжить - и продемонстрировать те же, но уже скрытые содержания на примере очень авторитетных культурных построений. Указанная тема буквально выпирает из Вячеслава Иванова и его ученика Бахтина, завороженных образами коллективного тела. Эткинд, конечно, пишет об этом, но не хочет произнести каких-то последних и достаточно простых слов. Очевидно, ему мешают семиотики, требующие ориентации исключительно на культурный текст. Эткинд объясняет, что апелляция к бессознательному неприлична. Это не он первый говорит, такие разговоры начались еще с Сартра, и больше всего напоминают мне формулу о генетике - продажной девке империализма. Автор скользит по касательной к русской - хлыстовской - теме. Можно понять его корректность - и научную, и политическую, и какую угодно: трудно сказать о том, что русский коммунизм, со скопчеством как регулятивной идеей, порожден духом христианства в стране, не знавшей иных культурных влияний.

Александр Эткинд однажды написал обо мне статью, содержавшую достаточно острую критику. Он сказал, что я ориентируюсь на Фрейда, а на самом деле гляжу в Розанова. Принимаю этот упрек - если только можно назвать его упреком. Но вот против чего возражаю. Эткинд написал: "Содом порождает идею, что соитие есть грех", такова ключевая формула Розанова. Содом порождает идею социализма, считает Парамонов. В контексте постсоциалистической России это звучит обвинением в адрес одного из ее меньшинств".

Во-первых, я бы слово социализм в приведенной цитате заменил словом коммунизм. Кому в Западной Европе или Америке нужно объяснять, что вэлфэр-стэйт не имеет ничего общего с идеей коллективного тела? И во-вторых: пафос всех моих выступлений по обсуждаемым темам сводится к настойчивому повторению одной простой, я бы даже сказал элементарной мысли: легализация миноритетных сексуальных практик лишает их идеологических ядов. Ядовит может быть сублимированный гомосексуализм; но гомосексуализм, вообще любой секс как легально практикуемая активность Октябрьской революцией не грозит.

Идея кастрации и практическая реализация оной могли прийти в голову Кондрату Селиванову и Александру Блоку только потому, что они были репрессированными гомосексуалами. Это простой, я бы сказал классической, истины нет в барочно великолепной книге Александра Эткинда.

Лукашенко и Путин

В Нью-Йорк Таймс Мэгэзин от 17 декабря опубликована статья Мэтью Бжезинского "Назад в СССР" - о Беларуси под управлением Лукашенко. Автор (думается, сын известного Збигнева Бжезинского) был московским корреспондентом газеты Уолл-стрит Джорнэл с 1996-го по 98-й год. В следующем году выйдет книга, подытоживающая его постсоветские впечатления, - под названием "Казино Москва".

Понятно, что в статье о Беларуси больше всего говорится о Беларуси. Эта тема, естественно, не лишена своеобразного интереса, но мы на ней особенно останавливаться не будем. В статье Мэтью Бжезинского самое важное, на мой взгляд, - описание и анализ русско-белорусских отношений. Режим Лукашенко без помощи Москвы не просуществовал бы и полугода - вот главный тезис статьи. Почему Москва его поддерживает, зачем он ей нужен? Вот и посмотрим, как автор статьи в НЙТ Мэгэзин отвечает на этот острый вопрос.

Но сначала выскажу несколько персональных впечатлений и воспоминаний. Первые два-три постсоветских года были для сторонних наблюдателей временем всяческой эйфории. Оговариваюсь: они отнюдь не были такими для российских граждан, и это трудно было не видеть даже со стороны; но не было серьезных сомнений в принципиальной преодолимости встретившихся трудностей, во временном их характере. Считалось, что худшее - то есть коммунизм - осталось позади. Что коммунизм был и остается источником всех российских, и не только российских, бед. И эта мысль отнюдь не была абсурдной. Она и сейчас остается в основе своей правильной. Человек, знающий, что такое настоящая демократия, не может считать ее причиной нынешних русских несчастий - этой причиной был и остается коммунизм, семидесятилетнее его властвование. Мы просто увидели, что эти семьдесят лет не преодолеть и не изжить даже за десять. Но это уже в основном сегодняшние мысли, вспомнить же хочется 91-94-й примерно годы. И тогда твердая надежда на скорые перемены к лучшему - была. Я бы сказал, были вера, надежда и любовь. Это тогда Бродский сказал: первый раз в жизни не стыдно чувствовать себя русским.