Владик бесшумно отворил окно. Он жил на втором этаже, но путь из окна во двор был простым: сперва на карниз, потом на толстую ветку кизилового дерева и по стволу вниз.

Обратно — тоже раз чихнуть. Только бы мама не узнала…

Ровно шумели под теплым ветром акации и каштаны, иногда летели с них листья. На протянутых поперек улиц проволоках качались разноцветные фонарики. На площадке Приморского бульвара играл оркестр. По крутым ракушечным лестницам к бульвару спускались отпущенные в увольнение матросы. Воротники у них за плечами хлопали, как сигнальные флаги.

Сквозь музыку оркестра доносилось тяжелое уханье волн — они били о скалы под парапетом набережной.

В темной, неразличимой дали моря переливались красные и белые огоньки. Над крепостью, где был яхт-клуб, загорался и угасал зеленый маячок.

К яхт-клубу вел с горки переулок, спрятанный между высоких каменных заборов. Ветер сюда не залетал, было тихо, только заливисто стрекотали цикады. Владик прыгал по неровным ступенькам и думал, что, наверно, все зря. Едва ли дядя Миша и его друзья сидят в яхт-клубе допоздна. Но попытаться все равно необходимо. Ждать до завтра нет сил.

Переулок привел к стене с бойницами. В ней были полукруглые ворота. У ворот светилась окошечком и открытой дверью фанерная будка. На пороге сидел вахтенный. Владик узнал вчерашнего усатого дядьку, которому попало от дяди Миши за ротозейство.

— Здрасте,— нерешительно сказал Владик. Дядька встал. Он, кажется, обрадовался.

— Здравствуй, летун! Владик Арешкин, да? Проходи. Велено пускать в любое время дня и ночи.

— А дядя Миша… он еще здесь?

— А куда он денется? Он со своим экипажем в клубе днюет и ночует!

В каземате с корабельным имуществом были все трое. Дядя Миша у столика под ярким фонарем листал большую книгу (наверно, вахтенный журнал). Зуриф сидел на ящике и заплетал конец толстого троса. Лариса чистила подвешенный к ржавому крюку небольшой корабельный колокол. И напевала:

Но видно было, что никакая тоска ее не берет, а наоборот, настроение прекрасное.

— А, птичка вечерняя! — сказала она.

Зуриф сказал:

— Привет, дорогой! Привет, спаситель! Дядя Миша поднял голову от журнала.

— Владик? Здравствуй… Ты с зонтиком или без? Как жизнь?

— Здравствуйте. Зонтик в мастерской, поэтому я без… — ответил Владик. — А так… жизнь ничего.

Это были хорошие люди, добрые люди, но рассказывать им печальную историю Владик не хотел. Во-первых, он боялся опять расплакаться. Во-вторых… по правде говоря, было стыдно. Ведь Гоша погиб из-за него. Из-за его легкомыслия и глупости. Признаваться в этом было мучительно… Да и разговор мог затянуться, а Владик хотел только одного: скорее узнать про таинственную бухту.

— Я по делу, — сказал он. — Мы с ребятами поспорили: есть на нашем берегу бухта Синекаменная или нет? Один… мальчишка говорит, что есть, а больше никто не слыхал. А вы про нее случайно не знаете?

Дядя Миша улыбнулся:

— Случайно знаем. Слышали… Лариса, приготовь гостю чайку, да и нам заодно… Слышать-то слышали, да только ведь это легенда… Ты садись.

Владик послушно сел на стопку спасательных кругов, провалился в нее, как в большой бублик, выбрался, сел на край и встревоженно спросил:

— Какая легенда? Почему?

— Да вот так… Она пошла еще со времен знаменитых Парусных Адмиралов. Говорят, эту бухту нельзя увидеть ни с суши, ни с моря… А попасть к ней можно только по старинным подземным ходам…

— Но все-таки можно? — с надеждой перебил Владик.

— Это же сказка… Говорят, что давным-давно, когда город осаждали англичане и французы, наши солдаты пробирались по этим ходам в тыл противнику. А в бухте прятался парусный тендер лейтенанта Новосильцева. Он по ночам подкрадывался к вражеским транспортам и стреляя по ним в упор. Его звали «Невидимый тендер»…

— Про Новосильцева я не слыхал, а насчет ходов точно, — заговорил Зуриф, любуясь заплетенным тросом. — Мы, когда пацанами были, эти ходы много раз искали! только они все засыпанные или ведут не туда, не к бухте… А между прочим, имеются сведения, что из нашего порохового погреба тоже ход есть. Как раз до Синекаменной…

Владик вздрогнул и опять провалился в круги. И замер так, с коленками выше головы. И услышал голос Ларисы:

— Ты, Зуриф, не дури мальчику голову.

— Ай, разве я что говорю? В погреб все равно не попасть.