Джеффри понял, о каких дамах говорит Колтер. Две стареющие истерички, наверняка страдающие от резких перепадов настроения, обе какие-то изло-манные, как силуэты в детских ккижках «нарисуй и назови».

– Привидения существуют, как и мы с вами, сэ-эр, – серьезно продолжал Колтер. – И пусть бы они там и были, ничего, но там звуки такие жуткие, зловещие, знаете ли, и я теперь даже не хочу проходить мимо кладбища, а завтра мне надо рыть могилу для малыша Ройдманов. Вот так-то.

Джеффри взмолился про себя, чтобы Господь ниспослал ему терпение, так как желание наорать на этого глупого могильщика стало почти непреодолимым. Только что он мирно дремал у камина, открытая книжка лежала у него на коленях, и тут явился этот Колтер, разбудил его… и теперь он просыпался, и с каждой секундой усиливалась тупая боль от сознания того, что его любимой уже нет на свете. Она уже три дня в могиле… Скоро пройдет неделя… потом месяц… год… десять лет. Горе, думал он, подобно скале на берегу океака. Сон – как прилив, он приносит облегчение. А когда пробуждаешься, каступает отлив, скала снова показывается над водой, неотвратимо реальная, она будет здесь вечно, если только Богу не будет угодно смыть ее.

А этот дурак посмел явиться сюда и завести пустой разговор о привидениях!

но Колтер выглядел таким напуганным, что Джеффри сдержался.

– Мы очень любили мисс Мизери, то есть ее милость, – тихо проговорил он.

– Да, сэ-эр, так оно и было, – с жаром подтвердил Колтер, переложил шляпу в левую руку, а правой достал из кармана внушительных размеров красный носовой платок и оглушительно высморкался. Глаза его увлажнились.

– Мы все очень скорбим о ней. – Джеффри засунул руку под рубашку и принялся теребить бинты.

– О да, сэ-эр, и мы скорби-им. – Колтер говорил в платок, но Джеффри видел его глаза. Его гость действительно плакал, плакал всерьез, и поэтому Джеффри отбросил свое эгоистическое раздражение. – О, сэ-эр, она была хорошей госпожой! Удивительная она была госпожа, и прямо жутко смотреть, как убивается его милость…

– Да, она была хорошая, – мягко согласился Джеффри и почувствовал, что у него самого слезы подступают к глазам – как будто дождь собирается в славный леткий день. – Знаете, Колтер, когда хороший человек от нас уходит, когда уходит особенно дорогой для нас человек, нам бывает трудно смириться с его уходом. Вот мы и воображаем, что этот человек все еще с нами. Вы понимаете, о чем я говорю?

– О да, сэ-эр! – воскликнул Колтер. – но эти звуки, сэ-эр! Вы бы их слышали!

– Так что это за звуки? – терпеливо спросил Джеффри.

Он полагал, что звуки, о которых говорит Колтер, – это не более чем вой ветра, усиленный воображением, или же бормотание барсука на берегу речки, протекающей неподалеку от кладбища. Он совершенно не был готов услышать ответ Колтера:

– Кто-то царапался, сэ-эр! Похоже на то, что она там живая и хочет выбраться оттуда в мир живых, очень похоже, сэ-эр!

Пятнадцать минут спустя Джеффри в одиночестве подошел к обеденному столу. Он раскачивался, словно моряк на палубе корабля в штормовую ночь. Он в самом деле чувствовал, как почва уходит у него из-под ног. Он мог бы поверить, что лихорадка, которую столь безоговорочно предрекал ему доктор Шайнбоун, наконец его настигла, но щеки раскраснелись и лоб приобрел восковой оттенок вовсе не от лихорадки, и не из-за лихорадки руки его дрожали так, что он едва не выронил графин с бренди. Если есть возможность – малейшая возможность, – что дикая мысль, поселившаяся в его голове после визита Колтера, окажется правдой, тогда он не имеет права терять время.

Одкако он чувствовал, что если немедленно не выпьет, то упадет в обморок.

Джеффри Оллибертон в первый и последкий раз в жизни совершил абсолютно не характерный для него поступок: поднес графин к губам и сделал несколько глотков из горлышка.