– Отчего ты смеешься? – Его голос звучал сдавленно, словно предстоящее не могло принести ему радости.

– Не знаю. Наверное, оттого что счастлива.

Счастлива? она счастлива? «Слишком уж все внезапно», – думала она, пока они пересекли просторный холл, направляясь к его спальне. Головная боль все усиливалась, и временами у нее было ощущение, будто она движется вне времени и пространства.

Он зажег спичку, и в комнате немного развеялся мрак, отступивший перед слабым пламенем свечи. Мебель показалась ей затаившимися в засаде зверьми: стулья, туалетный столик, огромная кровать. Кровать приковала взгляд Кэтрин. Кровать Адриена. Она больше напоминала мрачное убранство какого-нибудь склепа: вызолоченная лепнина на верхушках колонн из красного дерева, кроваво-красные занавеси, шатром поднимавшиеся к центральной балке, шелестящая москитная сетка.

У Кэтрин пропала охота смеяться: у нее кружилась голова, перед внутренним взором проносились ужасные звериные морды. Адриен стаскивал с себя фрак и жилет, его глаза жадно блестели. Вот он потянулся к ней, и она не нашла в себе сил сопротивляться. О, если бы комната наконец остановилась, а не кружилась у нее перед глазами.

– Кажется, мне дурно, – пробормотала она.

– Идем сюда. – Похоже, он был раздосадован. Кэтрин на ощупь добралась до ванной комнаты, и вцепившись помертвевшими пальцами в края расписанной розами раковины, извергла содержимое желудка, страдая от судорог и озноба. Адриен уже был здесь, он омыл ее разгоряченное лицо, шепча слова утешения:

– Моя бедная любимая крошка. Тебе полегчало? Пойди приляг на минуту.

И снова провал в пустоту. Когда сознание вернулось к ней, Кэтрин обнаружила себя распростертой на его кровати. Адриен раздевал ее осторожными и уверенными движениями – последняя мысль обожгла ей мозг, и она опять впала в беспамятство. В следующий момент просветления ей был предложен восхитительный спектакль – созерцание его нагого тела, казавшегося еще более смуглым на белоснежных простынях. И к тому же изрядно волосатым. Это удавило ее. Она не предполагала, что он такой волосатый. Голый… он слишком голый. Во рту у нее пересохло, ее била дрожь, ей хотелось сию же минуту бежать домой, но вот он наклонился и начал целовать ее соски, и она застонала – уже от наслаждения, и на нее накатила волна новых, неумолимых ощущений, которым она не в силах была сопротивляться.

Он снова поцеловал ее, и откуда-то из тьмы она расслышала его шепот:

– Ты не должна бояться.

Однако она ужасно боялась, захваченная врасплох желанием, страхом и той тьмой, что окутала ее рассудок. «Интересно, если бы это происходило уже после свадьбы, я чувствовала бы то же самое?» – вяло подумала она, не способная долее оставаться равнодушной к тем ощущениям, что проснулись в ее теле благодаря его ласкам. Казалось, он не пропустил ни одного дюйма ее тела: руки, груди, живот – и ниже, все ниже, к самым чувствительным, интимным местам, прикосновение к которым на миг прояснило ее мысли.

– А что, если у меня будет ребенок? – прошептала она, и тут же снова голова у нее пошла кругом.

– Я хочу детей, – гортанно рассмеялся он. – Ведь мы все равно поженимся, так стоит ли бояться? А ты родишь мне сына, моя дорогая.

Сыновья? Дочери? Неужели так и происходит зачатие, в этом вихре чувственности и восторга? Неужели их души бывают призваны на землю этим взрывом наслаждения? У Кэтрин от такой мысли перехватило дух, прежде чем ее опять подхватил водоворот полузабытья. Отчего она чувствует, что здесь так много людей? Ведь в комнате только они с Адриеном. Это же просто неприлично. Она слышит их перешептывания и различает их горящие алым пламенем глаза в окружающей тьме. Но тут ее беспокойство угасло, словно на него накинули непроницаемое покрывало. А в следующий миг она позабыла все, и даже самое себя… и Адриена – захваченная нараставшим возбуждением, которое вдруг взорвалось яркой вспышкой.

Ласковая тьма, и звезды пляшут на небосклоне. Вероятно, теперь я засну, подумалось ей. Но Адриен уже улегся поверх нее, он напирал, неумолимо атакуя ее девственность, и она закричала от внезапной режущей боли. Он зажал ей рот:

– Тише, ch'erie, это больно лишь в первый миг.

И он наконец приступил к тому, чего так страстно добивался в этот вечер, а ее сознание стало вдруг чистым как кристалл. Его тело все тяжелее давило на нее, его движения становились все быстрее, а ее охватила ужасная тоска, и любовь предстала тяжким бременем. Он уже зашел слишком далеко, и она не в силах позволить себе его потерять, даже на мгновение.

– Где они? – осведомилась Мадлен Ладур у Терезы, бывшей своей рабыни, которая расчесывала на ночь ее длинные, начинавшие седеть волосы осторожными, еле ощутимыми движениями.

– Они в garconni`ere, мадам.

В зеркале они обменялись взглядами, и на обоих лицах – белом и черном – промелькнуло одинаковое выражение настороженности, подчеркнутое неярким светом двух свечей в канделябрах по бокам зеркала. Искусственный свет начинал отступать перед серым рассветом, пробивавшимся через плотные занавеси.

– Вы могли бы добраться туда и по суше, – предложил Седрик, устроившись после завтрака в гамаке на задней галерее. Легкий ветерок, шелестевший в виноградных лозах, доносил с кухни аромат жареного кофе.

– Я хочу поехать на «Эйлин О'Рурк», – упрямо покачала головой Кэтрин.

Кэтрин почувствовала странное раздражение, глядя на то, как он вальяжно расположился здесь, прекрасно чувствуя себя в свежем накрахмаленном костюме, принимая услуги от ее подчиненных, словно так и должно быть. Словно он был рожден в семье плантатора. Ему не понадобилось много времени, чтобы сжиться с ситуацией. А собственно, почему бы и пет? Его предки возвысились, торгуя рабами и сахаром, так что можно считать, что это всегда было его второй натурой.