Алеша, крепость уже сдана.

ТРОЩЕЙКИН:

Ты что, нарочно? Решила меня извести?

ЛЮБОВЬ:

Нет, просто не хочу другим портить жизнь из-за твоих фанаберии.

ТРОЩЕЙКИН:

Есть тысяча вещей, которые нужно решить, а мы занимаемся черт знает чем. Допустим, что Баумгартен мне добудет денег… Что дальше? Ведь это значит, все нужно бросить, а у меня пять портретов на мази, и важные письма, и часы в починке… И если ехать, то куда?

ВЕРА:

Если хочешь знать мое мнение: ты это слишком принимаешь к сердцу. Мы тут сейчас сидели с Любой и вспоминали прошлое, - и пришли к заключению, что у тебя нет никакого основания бояться Лени Барбашина.

ТРОЩЕЙКИН:

Да что ты его все Леней… Кто это - вундеркинд? Вот Вишневский меня тоже ус-по-каивал. Я хорошо его осадил. Теперь уж на казенную помощь надеяться не приходится, - обиделась жаба. Я не трус, я боюсь не за себя, но я вовсе не хочу, чтобы первый попавшийся мерзавец всадил в меня пулю.

ВЕРА:

Я не понимаю, Алеша, одной маленькой вещи. Ведь я отлично помню, не так давно мы как-то все вместе обсуждали вопрос: что будет, когда Барбашин вернется.

Любовь вышла.

ТРОЩЕЙКИН:

Предположим…

ВЕРА:

И вот тогда ты совершенно спокойно… Нет, ты не стой ко мне спиной.

ТРОЩЕЙКИН:

Если я смотрю в окно, то недаром.

ВЕРА:

Боишься, что он подкарауливает?

ТРОЩЕЙКИН:

Э, не сомневаюсь, что он где-то поблизости и ждет момента…

ВЕРА:

Ты тогда спокойно все предвидел и уверял, что у тебя нет злобы, что будешь когда-нибудь пить с ним брудершафт. Одним словом, кротость и благородство.

ТРОЩЕЙКИН:

Не помню. Напротив: не было дня, чтобы я не мучился его возвращением. Что ты полагаешь, я не подготовлял отъезда? Но как я мог предвидеть, что его вдруг простят? Как, скажи? Через месяца два была бы моя выставка… Кроме того, я жду писем… Через год уехали бы… И уже навеки, конечно!

Любовь возвращается.

ЛЮБОВЬ:

Ну вот. Мы сейчас завтракаем. Верочка, ты остаешься у нас, правда?

ВЕРА:

Нет, миленькая, я пойду. К маме еще раз загляну и уж пойду к себе. Знаешь, Вашечка из больницы приходит, надо его накормить. Я приду днем.

ЛЮБОВЬ:

Ну, как хочешь.

ВЕРА:

Между прочим, эта его ссора с мамой меня начинает раздражать. Обидеться на старую женщину оттого, что она посмела сболтнуть, что он кому-то неправильно диагноз поставил. Ужасно глупо.

ЛЮБОВЬ:

Только приходи сразу после завтрака.

ТРОЩЕЙКИН:

Господа, это чистейшее безумие! Я тебе повторяю в последний раз, Люба: нужно отменить сегодняшний фестиваль. К черту!

ЛЮБОВЬ: (Вере).

Какой он странный, правда? Вот, он будет так зудить еще час и нисколько не устанет.

ТРОЩЕЙКИН:

Превосходно. Только я присутствовать не буду.

ЛЮБОВЬ:

Знаешь Верочка, я, пожалуй, выйду с тобой до угла: солнышко появилось.

ТРОЩЕЙКИН:

Ты выйдешь на улицу? Ты…

ВЕРА:

Пожалей мужа, Любинька. Успеешь погулять.

ТРОЩЕЙКИН:

Нет, милая моя… если ты… если ты это сделаешь…

ЛЮБОВЬ:

Хорошо, хорошо. Только не ори.

ВЕРА:

Ну вот, я пошла. Тебе, значит, нравятся мои перчатки? Симпатичные, правда? А ты, Алеша, успокойся… Возьми себя в руки… Никто твоей крови не жаждет…

ТРОЩЕЙКИН:

Завидую, голубушка, твоему спокойствию! А вот когда твою сестру ухлопают наповал, тогда вот ты вспомнишь - и попрыгаешь. Я, во всяком случае, завтра уезжаю. А если денег не достану, то буду знать, что хотят моей гибели. О, если я был бы ростовщик, бакалейщик, как бы меня берегли! Ничего, ничего! Когда-нибудь мои картины заставят людей почесать затылки, только я этого не увижу. Какая подлость! Убийца по ночам бродит под окнами, а жирный адвокат советует дать утрястись. Кто это будет утряхиваться, собственно говоря? Это мне-то в гробу трястись по булыжникам? Нет-с, извините! Я еще постою за себя!