ЛЮБОВЬ:

Сейчас вам принесут. Между прочим, Алеша, она говорит, что фрукты… Алеша, что случилось?

ТРОЩЕЙКИН:

Неизбежное.

РЕВШИН:

Алексей Максимович, Алеша, друг мой, мы сейчас с вами выйдем. Приятная утренняя свежесть, голова пройдет, вы меня проводите…

ЛЮБОВЬ:

Я немедленно хочу знать. Кто-нибудь умер?

ТРОЩЕЙКИН:

Ведь это же, господа, чудовищно смешно. У меня, идиота, только что было еще полтора года в запасе. Мы бы к тому времени давно были бы в другом городе, в другой стране, на другой планете. Я не понимаю: что это - западня? Почему никто нас загодя не предупредил? Что за гадостные порядки? Что это за ласковые судьи? Ах, сволочи! Нет, вы подумайте! Освободили досрочно… Нет, это… это… Я буду жаловаться! Я…

РЕВШИН:

Успокойтесь, голубчик.

ЛЮБОВЬ: (Ревшину).

Это правда?

РЕВШИН:

Что - правда?

ЛЮБОВЬ:

Нет - только не поднимайте бровей. Вы отлично понимаете, о чем я спрашиваю.

ТРОЩЕЙКИН:

Интересно знать, кому выгодно это попустительство. (Ревшину.) Что вы молчите? Вы с ним о чем-нибудь?..

РЕВШИН:

Да.

ЛЮБОВЬ:

А он как - очень изменился?

ТРОЩЕЙКИН:

Люба, оставь свои идиотские вопросы. Неужели ты не соображаешь, что теперь будет? Нужно бежать, а бежать не на что и некуда. Какая неожиданность!

ЛЮБОВЬ:

Расскажите же.

ТРОЩЕЙКИН:

Действительно, что это вы как истукан… Жилы тянете… Ну!

РЕВШИН:

Одним словом… Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого… фу, вру… двенадцатого, я шел к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, - знаете, где киоск, - при свете фонаря, вижу - и не верю глазам - стоит с папироской Барбашин.

ТРОЩЕЙКИН:

У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, "Камера обскура" - лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше!

РЕВШИН:

Значит, так. Мы в свое время мало встречались, он мог забыть меня… но нет: пронзил взглядом, - знаете, как он умеет, свысока, насмешливо… и я невольно остановился. Поздоровались. Мне было, конечно, любопытно. Что это, говорю, вы так преждевременно вернулись в наши края?

ЛЮБОВЬ:

Неужели вы прямо так его и спросили?

РЕВШИН:

Смысл, смысл был таков. Я намямлил, сбил несколько приветственных фраз, а сделать вытяжку из них предоставил ему, конечно. Ничего, произвел. Да, говорит, за отличное поведение и по случаю официальных торжеств меня просили очистить казенную квартиру на полтора года раньше. И смотрит на меня: нагло.

ТРОЩЕЙКИН:

Хорош гусь! А? Что такое, господа? Где мы? На Корсике? Поощрение вендетты?

ЛЮБОВЬ: (Ревшину).

И тут, по-видимому, вы несколько струсили?

РЕВШИН:

Ничуть. Что ж, говорю, собираетесь теперь делать? "Жить, говорит, жить в свое удовольствие", - и со смехом на меня смотрит. А почему, спрашиваю, ты, сударь, шатаешься тут в потемках?.. То есть я это не вслух, но очень выразительно подумал - он, надеюсь, понял. Ну и - расстались на этом.

ТРОЩЕЙКИН:

Вы тоже хороши. Почему не зашли сразу? Я же мог - мало ли что - выйти письмо опустить, что тогда было бы? Потрудились бы позвонить, по крайней мере.

РЕВШИН:

Да, знаете, как-то поздно было… Пускай, думаю, выспятся.

ТРОЩЕЙКИН:

Мне-то не особенно спалось. И теперь я понимаю, почему!

РЕВШИН:

Я еще обратил внимание на то, что от него здорово пахнет духами. В сочетании с его саркастической мрачностью это меня поразило, как нечто едва ли не сатанинское.

ТРОЩЕЙКИН:

Дело ясно. О чем тут разговаривать… Дело совершенно ясно. Я всю полицию на ноги поставлю! Я этого благодушия не допущу! Отказываюсь понимать, как после его угрозы, о которой знали и знают все, как после этого ему могли позволить вернуться в наш город!

ЛЮБОВЬ:

Он крикнул так в минуту возбуждения.

ТРОЩЕЙКИН:

А, вызбюздение… вызбюздение… это мне нравится. Ну, матушка, извини: когда человек стреляет, а потом видит, что ему убить наповал не удалось, и кричит, что добьет после отбытия наказания, - это… это не возбуждение, факт, кровавый, мясистый факт… вот что это такое! Нет, какой же я был осел. Сказано было - семь лет, я и положился на это. Спокойно думал: вот еще четыре года, вот еще три, вот еще полтора, а когда останется полгода - лопнем, но уедем… С приятелем на Капри начал уже списываться… Боже мой! Бить меня надо.