Битов Андрей Георгиевич
Шрифт:
Все вдруг сникло и опустилось в Урбино. Он зарыдал.
— А не пошли бы вы обе!! — вскричал он. — Я иду собирать вещи.
— А это я написал именно тебе, Лили. Не Верди, не Марлен.
Он подал ей тщательно заклеенный конверт, на котором размашисто было начертано:
ПОСЛЕДНИЙ СЛУЧАЙ ПИСЕМ
Без адресата и обратного адреса. Хаппенен нетерпеливо плескал веслом, как Марлен хвостом.
— Скорей! Мы не успеем до бури!
И действительно, в небе сотворялось нечто небывалое. Края его загнулись, как у китайской пагоды, а сердцевина провисла, как бомба.
Все здесь ожидало его скорейшего отбытия.
Они уже пересекли половину пролива, когда эта черная бомба оторвалась, как капля.
— Лили! Я вспомнил! — кричал Урбино, захлебываясь, изо всех сил выгребая обратно к острову. — Я вспомнил это слово из кроссворда.
ТРОГЛОДИТ!!!
Подобрал его военный катер. Когда из него выкачали всю воду и он задышал, то первым словом как выдохом оказалось «Хаппенен!».
— Со мной был еще один! Где он?
Ему дали хлебнуть виски. Он хлебнул и поплыл в других волнах…
The more we live — The more we leave. The more we choose — The more we loose. The more we try The more we cry. The more we win — The greater is sin. To reach the aim — Obtain the same. The only law — Loose Waterloo. The only way — Just run away.Последний случай писем
(Pigeon Post)
Из сборника Риса Воконаби
«Стихи из кофейной чашки»
I
Во сне заранее успели сообщить мне о твоем приезде… Черт! проснулся слишком рано, опоздал на, в рифму приблизительный, вокзал едва поспел, ругая на чем свет (едва светало…) слуг нерасторопность: успели опоздать с такою вестью! К часам был подан трап. Пришлось спуститься и попадать в объятья поджидавших меня каких-то крохотных вьетнамок: «Прочь! кыш! я не гурман!» — Они вспорхнули стаей, корабль ушел, я опоздал безбожно и казнь придумал лучшему слуге, успевшему ко мне до пробужденья: За расторопность. Экая бездарность старания прилежного успеть и тиканьем отмерить время жизни, лишая жизни — время… Как — за что?! за то, подлец, что не щипнул служанку, не выпил лишней кружки и успел, не опоздал остаться в сна пространстве — за дверью, с петухами остывая! II
Так, наконец-то вырвавшись из бреда, я резко сел, бессонно огляделся: «Ну ночка! ну и ну… помстилось просто». За ночь мне кто-то поменял обивку на диване и переставил стены. Там, напротив, где я уснул вчера, — теперь прямоугольник, поросший кустиками пыли… в этой чаще — другой, геометрически подобный: вниз адресом письмо, с крестом диагоналей… Две нитки с уголков сходились в узелок — то змей воздушный!.. — тоненькая нить тянулася к окну. Окно слегка серело и было как конверт… В пыли лежит окно, и светится письмо в оконном переплете и рвется в небо улететь. Такое диво связи — вполне понятно. Я устал гадать: означить круг потерь — всегда полезней… Надорвано окно. Босой, озябший почерк. На подоконнике повис клочок тумана… «Вчера я слишком рано успела на вокзал не жди не опоздай целую спи прощай Маркиза Меранвиль»… Тьфу, пропасть! Я порвал. Я отвязал шнурок. Кто, в наше время, письма пишет, право?.. Письмо взлетело высоко, кивая ветру, над прусским бывшим городком зарозовело, опередив восход и обозначив, что наконец сегодня настает! Я улыбнулся, я смахнул с лица: «Ну будет, будет!..» — было это бред, напоминало сон. Я ковырял обивки цветочек, южный, как бы итальянский… как он здесь пророс? — на аккуратной, пыльненькой поляне — письмо лежало. III
В пространстве, как всегда, соблюдена небрежность: вот щель в полу, откуда бьется свет, — что там внизу? — зловещая пирушка; но, слава богу, им не до меня. Вдруг — спор фальшивый, ссора, голоса растут, и двери — дерг! и смех вульгарный: «Да ну его!» — уходят навсегда. И так сойдет, мол. Спят мои предметы, чужие тени одолжив в былом пространстве… Как свет погасший тороплив в тени! И крик трепещет по соседству с горлом! — так много ужаса в себе содержат вещи твои, недоказуемо меняясь: вернувшись — занимают свое место!.. Вот на гвозде совсем мое пальто, в нем нету человека, и, однако, враждебным бархатом воротничок подбит, а тень гвоздя лежит навстречу свету… Мне мир моих спасений непонятен! Так испугавшись разных пустяков, меня предавших столь неуловимо, — почтовый ящик, найденный внезапно на месте тумбочки, меня не удивил, а даже умилил… Я усмехнулся и в щель просунул палец. «Вот и все», — подумал ровно и, не разуваясь, беспечно навзничь лег, закинул руки: «До потолка возможно ли доплюнуть?» — Простые мысли в голову пришли: поставить чайник, марочку отпарить и дочке подарить. «Да, да, войдите!» И нету никого. Письмо куда-то делось. В пыли примятый след, вполне из-под письма — но нету и его. Сюжет, весьма забавно, прилег доспать… Прийти пора рассвету, а мне зевнуть: как смят конверт постели! и лампочки подвешена печать к конверту потолка, письмом закрыта печка, потрескался паркет форматами письма… и шизый голубь сел на подоконник, где пишется обратный адрес сна. IV
Научный факт: эпистолярный жанр нам породил когда-то жанр романа… Ах, было средство в Средние века — подарок жизни знать и понимать игру: погибнуть или умереть — и наслаждаться свободой выбора из двух, предпочитая случай… Как будто им известно было, будто читали книгу жизни до рожденья и был известен им при жизни их роман, написанный про них… Единственна случайность! Слова СУДЬБА и СТРАСТЬ про них, про них, про них! Для нас, для нас! — театр их движений: альковный рок, воздушный почерк шпаг, паденья — окончательность… Роман «Записки голубя почтового» — прекрасен! V
.. Картинка детская: «неверная жена последним поцелуем сражена». Старательно плечо обнажено, падение корсажного цветка и пленницы махание платка — для будущих возможностей кино вот «птичка вылетит» в темничное окно, и голубь, крыльями взбивая облака… Стена монастыря, увитая плющом, облатка опускается в вино, в глазах твоих становится темно, а сталь ревнивая потеет под плащом — в тени стены, увитой тем плющом, по лестнице звон шпор и помноженье ног… И силу зрительный здесь набирает ряд (чтобы успеть наш оператор мог) — так долог поцелуй прощальных строк… И стоит жизни — смерть! и стоит риска взгляд сейчас, сейчас! потом — любезный яд… Что в этом ритуале — жизни срок? О знание, что жизнь идет сейчас! та невозможность разделения на части, счастливо называвшаяся «страстью», что до сих пор уныло ноет в нас: «Ты?..» — «Я». — «Когда?..» — «Сейчас!» — вот корень слова «счастье». А мне пора домой, а мне пора из дома — дорога «к счастью» хорошо знакома.