– Она обманула всех нас, включая себя, – сердито ответил Мейсон. – Она ездила туда.

– О боже! – воскликнула Делла Стрит.

– Ну а теперь у нас есть время до десяти часов завтрашнего утра, – сказал адвокат, – и за эти часы мы должны постараться выпутаться из этой истории.

– Что ты можешь сделать, Перри? – спросил Пол Дрейк.

– Не знаю, – пожал плечами Мейсон. – Они нанесли нам два удара под ложечку. Первый – когда мы узнали, что Дороти Феннер была там в день убийства. Это само по себе плохо, а второй – еще хуже.

– Ты имеешь в виду газетную вырезку?

– Да, ее. В ней речь идет о заявлении Олдера о том, что Дороти Феннер проникла в его дом, украла драгоценности на пятьдесят тысяч долларов, а потом, чтобы не быть пойманной, прыгнула в воду, когда за ней погналась собака, и что какой-то мужчина, ее сообщник, ждал ее в каноэ. Правда, судья распорядился, чтобы члены жюри ознакомились только с датой, когда эта заметка была напечатана, но ты знаешь людей, Пол, жюри, конечно, проглотит эту приманку.

– Но разве ты не можешь заявить, что все обстоит не так?

– В том-то и чертовщина, Пол, что не могу. У меня руки связаны. Я все время думал, что Клод Глостер предъявит письмо, которое было в бутылке, так как полиция, по-видимому, нашла бутылку, когда обыскивала дом Джорджа Олдера. Я думал, что обвинение постарается доказать при помощи письма факт ограбления, заявит, что Дороти Феннер вернулась туда в субботу, чтобы взять его и таким образом заставить Олдера отказаться от обвинения ее в ограблении.

Я приготовился отразить удар, доказать, что Дороти Феннер не было надобности возвращаться за письмом, так как она располагает копией с него, и что Дорлей Олдер видел эту копию до того, как произошло убийство. Это выбило бы почву из-под мотивировки окружного прокурора. Затем я намеревался привлечь достаточное количество улик относительно смерти Минервы Дэнби, чтобы доказать, что Олдер был настоящим убийцей и получил только то, что заслужил, разгромить аргументы обвинителя, уничтожить их и выбросить в окно.

Однако видите, что получилось. Они не хотят, чтобы письмо вообще фигурировало в деле. Стараются держать его в секрете. А если я заговорю о нем, они заявят, что это обвинение, основанное на слухах, на чужих словах, и что оно не имеет отношения к данному делу: все это неуместно и несущественно.

– Ну а разве это не так с точки зрения юриспруденции? – спросил Дрейк.

– По всей вероятности, так, – согласился Мейсон, – но я должен придумать какую-нибудь версию, на основании которой я, по крайней мере, мог бы попытаться предъявить суду это письмо. Но мы даже не знаем, где находится оригинал письма.

– У вас есть копия, – подсказала Делла Стрит.

– Копия у меня есть, – кивнул Мейсон, – но нам придется доказать, что она действительно снята с оригинала. И единственная возможность это сделать – увидеться с тем человеком, который нашел бутылку. С Питом Кадицем.

– Я знаю, где его можно найти, – сказал Дрейк.

– До сих пор я остерегался приближаться к нему, – Мейсон явно волновался, – потому что не имел права обнаружить перед обвинением, что мне известно о существовании этого письма. Я хотел, чтобы они подумали, будто я стараюсь вообще не упоминать про него, и… О черт, какая же неразбериха!

– Ну, тебя никак нельзя за это винить, Перри, – успокоил его Дрейк.

– Если бы только эта маленькая чертовка могла подняться на свидетельское кресло и лгать так же убедительно, как она лгала мне! – горячо сожалел Мейсон. – Но нет, она не хочет и не станет этого делать. Она предпочтет реветь в три ручья, закатывать истерики. Я знаю этот тип. Пока она считает, что все идет, как она задумала, она держится, но, как только ей приходится туго, тут же начинает плакать и искать сочувствия.

Мне бы следовало это понять с самого начала, но ведь она же глядела мне прямо в глаза, клялась всеми святыми, что не выходила из квартиры, подробно отчиталась за каждую минуту своего времени… И вот пожалуйста! В разгар судебного процесса все летит к чертям, прямо мне в лицо!

– А вы полагаете, что она виновна? – спросила Делла.

– Я не могу ответить на этот вопрос, пока не будут представлены все улики, – ответил Мейсон. – Теперь я не могу верить ни одному ее слову, и самое дьявольски скверное то, что мне нужно ее защищать.