Маленький костерок, пляшущий меж сложенных в виде очага плоских камней еле-еле освещал лица сидевших в пещере людей. Фарн точил лезвия секиры, Зугур, тихо напевая себе под нос что-то на своем языке, чинил конскую сбрую, Шык раскладывал на куске черной кожи амулеты, брал их поочередно в руки, нашептывал деревянным, костяным и каменным фигуркам какие-то слова, гладил и складывал в котомку. Луня дремал, привалившись спиной к камням, а Гроум просто смотрел в огонь, и тонкогубый рот его кривила время от времени недобрая усмешка, но какие воспоминания посещали колдуна, что тревожило или веселило его — для всех оставалось загадкой. Гроум все больше и больше замыкался в себе, душа его, изможденная тяжелым походом и старостью, мучалась, кричала по ночам, и Луня слышал этот крик сквозь сон — словно бы где-то совсем рядом кричал попавшийся в силок заяц, а пара хорей уже кружила вокруг обреченного зверька…

Прошло восемь дней с того страшного утра, когда посланный неведомыми богами снегопад усыпил, обездвижел воинство зулов, а Гроум в порыве слепой ярости вбил кости и плоть четырех сотен ящеров в камни и скалы. Все это время путники пробирались через мертвые горы, уснувшие теперь уже надолго.

В диком бешенстве своем, когда трескалась земля, а из вершин черных, скалистых пиков текли реки расплавленного камня, распугали горы все живое на много дней пути вокруг, и ушли из зеленых, а ныне почерневших и обугленных долин и люди, и звери, улетели птицы, уползли гады. Нескоро еще вернется сюда жизнь…

Путникам приходилось туго. Во время бешеной скачки через Зул-кадаш потеряли они всех своих коней, а с ними — и все припасы, теплую одежду, еду и множество мелких, зачастую и ненужных вещей, без которых, однако, когда придет час, не обойтись.

Но эти потери не жгли сердце, не ложились тенью печали на душу — горше мук телесных были муки скорби по погибшем на страшном пути — Чу, Сур, Терл, братья-пелаги Марвин и Барвин… Их уже не вернешь, не воскресишь никаким чародейством. Зулы сполна заплатили за жизни отрядников, но разве можно равнять в цене людскую жизнь и жизнь нелюдей? И оттого становилось еще тоскливее — уже ничего не исправишь, не вернешь…

Как всегда бывает, когда, напрягая все силы, рвешься к какой-нибудь цели, и достигаешь ее наконец, после наступает расплата. Опустошенная душа плачет, демоны царапают сердце своими острыми когтями, и мир видится серым и тусклым. Так, по крайней мере, думал Луня, сквозь опущенные ресницы глядя на костер, наблюдая расплывающиеся в сощуренных глазах лучи, разноцветные и яркие, такие веселые, словно и не было ничего, словно он дома, и смотрит в очаг, отдыхая после удачной охоты…

Словно подслушав Лунины мысли, Зугур отложил кожаную сбрую — вагас сберег ее, не смотря на то, что все лошади пали, и таскал с собой, — и сказал:

— Третий день не едим ничего. Скоро ветер нас валить начнет. Шык, скоро мы выйдем в степь? Там я хоть суслика, да добуду…

Волхв устало поднял на Зугура взгляд своих выцветших от времени глаз:

— По Чертежу — через два дня, но рисунок гор там не точный, может, и позже, может и раньше… Ты же тропу обещал, где она?

— Тут так все искорежило. — Зугур пожал плечами.

— Камни кончаться раньше. — подал голос сидящий неподвижно грем: — Но в степи нас ждет встреча с людьми — хуры, что жили здесь прежде, а теперь ушли, убоявшись гнева гор, снова стекаются к их подножиям. Мы усыпили горы, и хуры думают, возвращаться им назад или нет. Нам лучше не встречаться с ними…

Луня вспомнил попавшееся несколько дней назад им на пути хурское поселение — два десятка каменных хижин, высокую башню между ними. Гнев гор пощадил постройки, лишь потрескались сложенные из плитняка стены да кое-где вывалились двери, и путники забрели внутрь, надеясь найти пищу. Луня теперь никогда не забудет деревянные столбы, стоявшие в каждой хижине. Вершины столбов увенчивали резные личины хурских богов, а к гладким бокам костяными иглами были приколоты уши, множество сморщенных, истлевших, и свежих, еще не свернувшихся ракушками человеческих ушей… Да, с таким народом лучше не встречаться.

— Завтра мы пойдем на запад, выйдем к морю. Я слышал, хуры не любят моря, и не подходят к нему близко. — Шык развернул наколотый на тонко выделанной коже арскими умельцами Чертеж Земли, повел узловатым пальцем по линии берега Южного моря: — Если нам повезет, день-другой пути по побережью, и мы встретим ахеев. С ними проще договориться, и потом — от многих их поселений берут начала рукава Великого Хода, что ведут на полночь. Для нас с Луней это путь сперва домой, потом в Ар-Зум, к Веду, к его знаниям. Для Гроума — к Ледяному хребту, если он, конечно, захочет вернуться, а Зугур с Фарном вольны выбирать…

— Я пойду с вами, да и Фарн тоже! — спокойно сказал Зугур, блеснув глазами: — Видать, не судьба мне на родину вернуться. Все время вокруг ходим, а никак не завернем — так и быть по сему! С Фарном мы уж говорили про это — его дома никто не ждет, он хочет мир поглядеть, да опять же и злобится люто на зулского хозяина, а мы ведь за его головой собираемся?

— Но в Ар-Зум вам нельзя, а мы с Луней сперва должны с Ведом толковать — вдруг сможет он зацепку какую дать, про Зул-кадаш вон вспомнил же! — Шык свернул кожу, на которой раскладывал амулеты, и повернулся к Зугуру. Вагас усмехнулся: