Антон смотрел на молодых и старых пекинцев, на мужчин и женщин и думал, что ему тоже нужно собрать все силы перед прыжком в прошлое. Он ощущал, что в России его ждет нечто большее, нежели просто его предыдущая жизнь, – его ждет новое осмысление старых событий. Здесь, в Китае, он как бы начал жизнь заново, с нулевой отметки. Вместе с любовью приемных родителей, с новым языком и традициями этой восточной страны он впитал в себя и знаменитую китайскую стойкость и выносливость. Он стал выдержан и мудр.

Теперь он состоятельный китайский гражданин по имени Ло из рода Сяо. Все, что ему нужно от России, – это забрать у нее отца и сына. Прочее его больше не интересует. Лишившись памяти, он как будто лишился и состояния заброшенности, неприкаянности, одиночества, которые так мучили его в Москве.

Российские визы были получены быстро, уже через несколько недель. Улетая в Москву, Антон имел на руках заграничный паспорт гражданина Китая, который ему выдали на основании документов, добытых доктором Сяо несколько лет назад.

В этом году весна в Москве была ранняя и бурная. В городе разом зацвели все деревья и кустарники, те, что обычно цветут по очереди, – яблоня, черемуха, сирень, жасмин. Молодежь, как ей и положено в это время года, теряла голову, а старики, обсуждая погоду, с опаской приговаривали: ох, не к добру, не к добру это!.. Уже на майские праздники в столицу пришло почти настоящее лето.

Однако Николай Васильевич Житкевич даже в эти солнечные дни, подаренные москвичам природой, чувствовал себя неважно. После отъезда внука на учебу за границу он нервничал и хандрил. Потеряв сына вслед за женой, а Костика – вслед за Антоном и не находя себе никакого применения в новой жизни, он в конце концов попросил бывшую невестку отправить его в ту же клинику, куда устраивал его когда-то Антон.

Старый ученый на склоне лет остался совсем один, и грусть его была велика. Удары судьбы превратили его в мизантропа. Теперь он жил только прошлым и, чтобы побороть одиночество, начал писать воспоминания. Работа отвлекала его от злой тоски и тяжелых дум. Режим в клинике для тех, кто уже выздоравливал, был вольным, и поэтому в свободные часы Николай Васильевич гулял по лесу, любовался расцветающей весной, наблюдал за птицами. А душевная боль все не утихала.

Гибель сына во цвете лет явилась для него жестоким испытанием. И он пытался описать и осмыслить главнейшие события своей долгой жизни в надежде, что когда-нибудь его записки прочтет внук и узнает, как они жили, во что вкладывали силы и душу и как любили друг друга… Тем более что сейчас говорят и пишут столько глупостей про советские времена! И Костик, оставшийся без отца, должен, по крайней мере, знать, кем были его дед с бабкой, каким выдающимся ученым обещал стать его отец.

Увлеченный своим занятием, Николай Васильевич мало с кем общался из старых знакомых. Изредка его навещали прежние коллеги из Москвы, иногда – дальние родственники. Чаще всех приезжала Настенька, внучка профессора Лаптева, – он по-прежнему звал ее ласково, как в детстве, хотя она давно превратилась во взрослую, самостоятельную и симпатичную девушку. Ей до сих пор не хватало общества Антона и маленького Костика, с которыми были связаны ее лучшие воспоминания о детстве, ее мысли о любимом деде. И теперь только он, Николай Васильевич, воплощал в себе это прошлое, напоминая ушедших от нее людей, таких любимых и таких дорогих.

Николай Васильевич вставал обычно рано, чтобы до завтрака успеть набросать на бумаге все, что обдумал с вечера. После завтрака шел гулять, перед обедом начинал обдумывать новый эпизод, потом отдыхал в отведенной ему комнате или снова бродил по лесу, размышляя и вспоминая о прошлом. Он ценил каждый день, проведенный здесь, понимая, что бывшая невестка долго оплачивать его дорогостоящее пребывание в клинике не намерена.

Старый ученый больше не ждал от судьбы никаких подарков, неожиданностей – им просто не было места в его теперешней жизни; никогда не ждал и внезапных гостей – они могли появиться только по предварительной договоренности с ним. Окружающие пациенты клиники видели его лишь в столовой. Он изредка общался с персоналом, перекидывался парой фраз с врачами, а потом, ссылаясь на дела, быстро уходил к себе в комнату.

Появившись в клинике в этот раз, он выглядел очень плохо: обычно так выглядят старые и больные люди, потерявшие в жизни почти все и ничем не дорожащие на этом свете. Лечебные процедуры, витамины, прогулки на свежем воздухе, регулярное питание помогли ему прийти в себя. Однако тоска, спрятанная в глазах, никуда не делась. И люди, знавшие его не первый год, старались лишний раз не трогать старого ученого…

Выйдя из самолета в Шереметьево, Антон Житкевич смог показать нанятому шоферу дорогу к своему старому родительскому дому. Адреса он не помнил, но это было неважно: сам путь накрепко врезался ему в память, и, не зная, как называются улицы, он превосходно помнил саму дорогу от аэропорта до московского центра. Квартира стояла пустая, но Антон так и не узнал этого: он не собирался заходить сюда, просто постоял молча в знакомом дворе. Потом они с Диной доехали на том же такси до гостиницы «Украина», где были забронированы номера для двух граждан Китая. Они решили побродить по Москве и быстро, только приняв душ с дороги, вышли на бульвар, наполненный ароматом цветущих деревьев.

Память возвращалась к Антону медленно – шаг за шагом, улица за улицей. Пожалуй, без такого визуального контакта с родным городом он не смог бы двинуться дальше. Мало-помалу в памяти всплыло название: Новые Черемушки… Там был его дом со Светланой, квартира, заботливо приготовленная родителями для семьи любимого сына. Туда они поехали на следующий день; хрущевские пятиэтажки на Профсоюзной ничуть не изменились, и Антон легко нашел дорогу к своему дому.

Он очень волновался, подходя к квартире, но волнение это было по-прежнему точно со стороны, как будто он все продолжает смотреть фильм, в котором нежданно-негаданно оказался участником главных событий. В глубине души ему все еще не верилось, что он и есть тот самый Антон Житкевич, который когда-то жил здесь, работал, любил, горевал и которого бросили в китайской больнице самые близкие ему люди… Вот и второй этаж, кожаная дверь. Тот же простенький электрический звонок. А вот замок новый. Ну и хорошо, ключей все равно нет.