Известие об их жалком конце дошло до меня много лет спустя, без всякой необходимости и, как всегда, слишком поздно, чтобы мстить или горевать, если именно этого от тебя ожидают. Ибо на самом деле лучше всего забыть о своих корабельных товарищах, как только теряешь их из виду. Так обычно и случалось. В основном все исчезали безвозвратно.

У африканского побережья, в уединённой бухте Уайда-Роуд мы встретили Ла Буша и его попугая. Ингленд стал на одного попугая богаче, мы это отпраздновали и побратались, после чего приняли торжественное решение бросить вызов всему миру и в скором времени встретиться у острова Иоханна. Всё было, как обычно, месяца полтора мы вместе шли на наших парусниках. Потом попали в шторм, парусники потеряли друг друга и больше никогда не встречались.

Ла Буш потерпел крушение у острова Майотта, построил новый корабль и отправился к Мадагаскару, а потом его и след простыл.

Вот какова жизнь пирата господин Дефо, и вы все, описывающие её, это круг, замкнутый на корабле, где не так много людей и цель ничтожна. Мы были не такими, как другие моряки. Наши суда шли не для того, чтобы прийти к месту назначения. Мы называли себя братьями и товарищами, а семья, друзья — это было не про нас. Правоверные называли нас врагами человечества, и в какой-то степени они правы, ибо никто не мог быть нашим другом, даже мы сами. Нет, память у нас была короткая, какой ей и положено быть, если речь идёт о человечности, если мы хотели поддерживать в себе хорошее настроение. Кто тосковал по Ла Бушу, когда он исчез? Заверяю, что никто из нас, за исключением, возможно, попугая. Мы слишком часто видели, как люди уходят в океан забвения, и продолжали кружить, словно мёртвые души без руля и ветрил.

Под командованием Ингленда мы захватили в общей сложности двадцать шесть призов, все были взяты легко и споро, кроме «Кассандры», последнего взятого нами корабля. Да ещё были кое-какие осложнения с «Орлиным глазом», первым судном, взятым у берегов Африки. Капитаном «Орлиного глаза» был Рикет, родом из Корка (будто мало у меня было неприятностей, связанных с Ирландией). Рикет был не глуп, он не оказал сопротивления, имея всего лишь шесть пушек и семнадцать человек экипажа против наших не менее двухсот. Он спустил флаг, прежде чем мы успели сделать предупреждающий выстрел.

Ингленд и Деваль, конечно, были просто счастливы, когда до них дошло, что мы зацапали ирландский корабль. Ингленд пригласил Рикета к нам на борт. Тот был коренаст, сутул, жилист, с большим шрамом в углу рта, из-за чего можно было подумать, что он всё время язвительно смеётся. Ингленд провёл его к себе в каюту, к нашей досаде, ибо мы хотели немного повеселиться за счёт побеждённого капитана. Но на сей раз Ингленд настоял на своём, объяснив, что с головы его земляков не должен упасть ни один волос, что мы охотно примем желающих к нам присоединиться по доброй воле, а не желающие будут отпущены на все четыре стороны.

— В качестве возмещения я отказываюсь от моей доли — двух частей добычи, захваченной в этот раз, — сказал Ингленд. — Можете поделить их между собой. Но помните, никаких нарушений!

Ингленд объяснил Рикету, что, будь его воля, он бы отпустил «Орлиный глаз» со всем грузом, но не может этого сделать, ибо является капитаном пиратского судна.

— Но я гарантирую, что вы уйдёте отсюда целыми и невредимыми, — заявил Ингленд. — Никто не посмеет сказать, что Эдвард Ингленд плохо обошёлся со своими земляками.

— Эдвард Ингленд, — вздрогнув повторил Рикет. — Это ваше имя?

— Да, — сказал Ингленд. — Я родом из Уиклоу, из семьи честных ирландцев, а последнее время был рыбаком и матросом в Кинсейле.

В глазах Рикета мелькнул испуг, хотя это и сложно было разглядеть из-за его постоянной язвительной ухмылки.

— А что плохого в этом имени? — спросил я с угрозой.

— Плохого? — повторил Рикет, заикаясь.

— Не пытайся нас провести, — упорствовал я. — Из таких мало кому удалось выжить.

Рикет трясся от страха.

— Что ты к нему пристал, Джон? — зло вмешался Ингленд. — Рикет наш гость.

— Дай мне самому разобраться! — бросил я в ответ.

— Джон, — повторил Рикет, хватая ртом воздух. — Джон Сильвер?

— Вот видишь, — сказал я Ингленду, — совесть у него нечиста.

Я схватил Рикета за шиворот и стащил его со стула.

— Да говори же, что плохого в наших именах: Эдвард Ингленд и Джон Сильвер! — заорал я.

Мне пришлось как следует потрясти Рикета, прежде чем из его кривой пасти раздалось что-то внятное.

Возможно, я не был бы так настойчив, если бы мог себе представить, что он изрыгнёт. Ибо вот что мы услышали: меня разыскивают за убийство, а Ингленда и некоего Деваля за соучастие, и мы все трое обвиняемся в краже и в незаконных связях с врагом во время предыдущей войны.

— В убийстве кого? — спросил Ингленд, остолбеневший от изумления.

— Рыбака из Кинсейла, по имени Данн, — сказал Рикет.

— Ну, что я говорил? — вставил я. — Англичане намерены нас повесить, особенно меня, за то, что я рассказал историю об этом проклятом коменданте и его дочери.