Я иду к Розе и говорю:

— Тут в Иерусалим собираются, путешествие, кажется, состоится, о нём столько говорят.

— Да, я всё это знаю, — отвечает Роза.

Я в удивлении молчу и смотрю на неё, она так спокойно мне ответила, что всё это знает.

— Да, но путешествие, кажется, в самом деле состоится, — говорю я снова. — Смотритель маяка составил план, скоро поздно будет этому воспрепятствовать.

Ах, вчера меня одолела совесть, она и сегодня меня донимает, я уже не радуюсь, что отделаюсь от мужа Розы, нет, меня мучит тоска.

— Зачем же препятствовать? — отвечает Роза. — Вовсе незачем препятствовать.

— Незачем, вот как? — только и могу я выговорить и умолкаю.

— Бенони так хочется ехать, да и я не прочь. Мы так много увидим нового.

— Да-да, — отвечаю я, словно в каком-то тумане. Значит, Роза тоже едет! Чтобы хоть как-то искупить собственную вину, я прибавляю: — Да-да, вы, значит, будете переводчицей...

— Нет, какая из меня переводчица, — отвечает Роза. — Я читаю немного по-французски и по-немецки, но ведь... Эдварда тоже читает, но ведь... Ну, да мы ещё не уехали! — прибавляет она.

Нет, они ещё не уехали.

Я встречаю Хартвигсена и заговариваю о путешествии. Он сразу мне отвечает так, что едут они втроём, будто и речи никогда ни о чём другом не было.

— Значит, Роза будет переводчицей, — говорю я.

— Да, — отвечает он, — вот уж кто по этой части мастак. Послушали б вы её, когда разные записки в бутылках приплывают не по-нашему написанные — она их шпарит, прямо как десять заповедей.

— И Роза, верно, радуется путешествию?

— А почём я знаю? Я ей взял и сказал: ты, ясное дело, тоже поедешь, говорю. Не могу же я ехать в чужие края с другой дамой без тебя, говорю. И Мак того же мнения.

— Разумеется.

— Э, да мы ведь ещё не уехали, — говорит Хартвигсен. — Тут ещё столько делов. То да сё приобрести на зиму для наших судов, и в лавке перед Рождеством такая торговля! За всём глаз да глаз, и не могу же я всё бросить на компаньона.

Я так и не понял, что стало причиной перемены. Но про себя я подумал, что Роза, верно, прибегла к помощи Мака, всегда дарившего её отеческим расположением.

Баронесса тоже была уж не так богобоязненна и печальна, она смеялась больше прежнего и шутя говорила о путешествии.

— И чего Бенони не видел в Иерусалиме? — говорила она, называя Хартвигсена Бенони. — Оставался бы уж тут, первым парнем на деревне, ха-ха-ха!

Но вот смотритель Шёнинг — тот всё больше и больше кипел.

— Поторопите же вы их, — сказал он мне, — они ещё успеют отправиться из Бергена в Средиземное море!

Но один почтовый пароход за другим отправляется — в Берген, а Хартвигсен с компанией и не думают ехать. Значит, из всей затеи ничего не получится. Сам-то я считаю, что не иначе как рука Божия помешала мне вытолкать путешественников и взять на душу тяжкий грех.

Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Ну, а Роза — она, верно, с самого начала чувствовала, что из путешествия ничего не получится, и только ради простого приличия себя зачисляла в участники.

Наконец и до смотрителя доходит, что план составлять было решительно незачем. Он встречает Хартвигсена в лавке и от досады меняется в лице и белеет как мел.

— А-а, вы ещё не уехали в Иерусалим! — говорит он. — Да и я-то хорош, в плане напутал, вам следует направляться вовсе в Балтийское море, а там на Гебриды. Как окажетесь в Довре, спросите, где город Пекин. Туда вам и надо.

Но Хартвигсена, однако, на мякине не проведёшь. Кое-какие начатки географии я преподал ему во время наших весенних уроков, и они засели в нём крепко.

— Пекин же в Китае, — говорит он, — при чём тут Китай? Да и Довре нам не по пути, Довре в Норвегии.

— Вы ослышались. Я сказал, — в Дувре 12 , — отвечает смотритель и весь трясётся. — В Дувре такая бездна курочек, вот где вам хвост распускать! Хи-хи! Фанфарон! Пустоболт несчастный.

Смотритель, сам не свой от ярости, выбегает из лавки. Значит, этот человек радовался и мечтал за других, мечтал, чтоб хоть кто-то увидел мир во всей его славе. Но и тут его провели! Я заставляю себя несколько успокоиться и засесть за картину, чтобы у меня был предлог пойти к Розе. Едва картина кое-как обсохла, я однажды выжидаю, когда Хартвигсен пройдёт мимо Сирилунна на мельницу, и пускаюсь в путь. И Мак и баронесса знали, кому предназначена картина, так что я мог её нести не таясь. А вот то, что я выбрал момент, когда Хартвигсен отсутствовал, была низость, низость, и я готов был потом за неё расплатиться. Да и сам визит не принёс мне особенной радости.

Роза против обыкновения заперлась изнутри. Я стучу, но дверь мне не отворяют. Никого нет дома, думаю я, Марту я видел с девочками баронессы. Я уже собираюсь уйти, но тут Роза стучит в окно и отворяет дверь.

— Лопарь Гилберт ходит тут и что-то вынюхивает, — сказала она. — Видели вы его?

— Нет.

— Заходите же, заходите. Ах, какая прелестная картина! Жаль вот, Бенони ушёл и её не видит.

— Это вам, — сказал я. — Будьте великодушны, примите её в подарок! Она вам хоть чуточку нравится, да?