Тут она засмеялась и ответила:

— Вот как? Не нужно? Но другого выхода нет. Иначе вам нельзя сюда приходить.

— И прекрасно! — объявил я со своей молодой горячностью.

— Ну зачем вы так, право? Вы сами понимаете, что это ребячество.

— А вы понимаете, что вовсе я не ребёнок, — выпалил я с обидой.

Роза вся подаётся вперёд, смотрит на меня и отвечает:

— Нет, какой же вы ещё ребёнок!

Я сидел и смотрел на неё. Я-то считал её таким тонким человеком, и что же я слышу? Всё вздор, глупости, женская болтовня, мне уже двадцать два года исполнилось.

— Возможно, вы не во всём ошибаетесь, — говорю я тогда. — Да, я думаю, если бы тут были другие...

— Вот именно, — перебивает она.

— Я попытаюсь себя переломить. Скоро подморозит, начнётся охота, я буду больше ходить, обойду всю округу...

— Да, да. Непременно! — сказала Роза, она встала и положила свою ладонь на мою руку, постояла так мгновение и села опять. — Да, видите ли, другого нет выхода. Я ведь вам как старшая кузина, взрослая, большая, огромная кузина.

Новое оскорбление. Не такой уж я был крошка, чтобы ей быть огромной. Я ещё продолжал расти, это правда, но этот проклятый мой поздний рост должен был вот-вот прекратиться. Я нарочно меняю тон, я спрашиваю:

— Что, путешествие в Иерусалим как будто не состоится?

Пауза.

— Да.

— Раздоры в свите?

Пауза.

— И это вы, такой робкий... бывало, никогда ни о чём и не спросите... Ну, хорошо же, я вам ещё кое-что расскажу, хотите? Вы, кажется, заметили, что сегодня я сама не своя, и это истолковали по-своему. А дело вот в чём: лопарь был тут сейчас, Гилберт, он всегда на меня нагоняет страх, он так много знает.

Она говорила теперь с тоской, уже не старалась казаться спокойной, она была ужасно расстроена. Обида моя вмиг улетучилась.

— Он выскочил из-за угла, едва ушёл Бенони, поздоровался и говорит: «Старуха-то Малене, а?». Старуха Малене — это мать моего мужа, то есть мать моего первого мужа. «Что с нею?» — спрашиваю я, хотя Бенони с ней — как сын родной, чего только ей не посылает. «А то, — отвечает Гилберт, — что она разбогатела, она получила сто талеров!» — «От кого же она их получила?» — спрашиваю я. «Ни от кого, — отвечает Гилберт, — она сама не знает, они пришли по почте». Тут сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди, и, уж сама не знаю как, я всё-таки выговорила: «А письмо?» — «Письма не было», — ответил Гилберт. Пауза.

— Но ведь это хорошо, что у бедной женщины есть теперь средства, — говорю я, чтобы что-то сказать.

— Да, конечно. Но их могла послать только одна рука.

— Ну, — отвечаю я, стараясь её ободрить. — Может быть, это наследство. Может быть, его сейчас только распределили.

— Вы думаете? — с надеждой спрашивает Роза. — Да, но так бы и было указано, тогда бы было письмо.

— Впрочем, я, признаться, мало смыслю в этих материях. Так или иначе, вы разведены со своим первым мужем.

Роза качает головой и, словно сама с собой, говорит:

— Ах, но что значит — разведена...

— И жив ли он или умер, у вас с ним нет уже ничего общего.

— Неправда. И вдобавок: мне сказали, что он умер. Что он... что он погиб... Иначе я никогда бы не могла снова выйти замуж.

— Хартвигсен и Мак выговорили же для вас разрешение, была, кажется, получена государственная бумага?

— Да, но мне-то мало было этого. Вот они и сказали мне, что он умер.

— Но он ведь и в самом деле умер, — говорю я. Вдруг на меня накатывает жгучая неприязнь к этому мертвецу, о котором так беспокоится Роза. Да если даже он жив, неужто ей не пора, наконец, его выбросить из головы? Я уже ревную её не к Хартвигсену, а к покойнику, я желаю моему другу Хартвигсену всяческих благ! Да и кто он такой, этот господин? Продал жену за известную сумму, сумму пропил и умер!

— Вот вы меня называете ребёнком, — сказал я с укором, — а сами вы кто, по-вашему? По мне, носиться с тем, кто... с памятью о том, кто...

Я перевёл дух, она подняла на меня глаза и ждала. Хотела, верно, чтобы я всё ей выложил, и насчёт суммы, и насчёт внезапной смерти. Но раз ей угодно несмотря ни на что хранить верность своему Николаю, я не отвожу глаз и не оканчиваю фразы.

— Ну? — сказала она. — Носиться с памятью о том, кто... Что же вы?

— Тоже отнюдь не означает быть взрослой.

Пауза. Она на меня посмотрела беспомощно.

— Простите меня, — сказал я.

Её словно кто толкнул, она встала вдруг и всю свою нежную, бархатную ладонь прижала к моей щеке.

— Храни вас Господь! — сказала она. — Вы и сами понимаете, верно, что это не то, что влюблённость. Вот, сейчас вы увидите, я буду совершенно спокойна, — сказала она и снова села, — просто я так испугалась, он ужасный, этот Гилберт.

— Я найду управу на этого Гилберта, — крикнул я. — Я кое-что про него знаю. Одно моё слово Маку, и уж тот его урезонит.