Уж я давно мечтал о ней: резецВаятеля пленяет мрамор твердый.Поборемся же с рифмой, наконец,Чтоб победить язык простой и гордый.Твою печаль баюкают, певец,Тройных созвучий полные аккорды,И мысль они, как волны, вдаль несут,Одна другой, звуча, передают.
V
Но чтобы труд был легок и приятен,Я должен знать, что есть в толпе людейДуша, которой близок и понятенЯ с Музою отвергнутой моей.Да будет же союз наш благодатен,Читатель мой: для двух иль трех друзейБесхитростный дневник пишу, не повесть.Зову на суд я жизнь мою и совесть.
VI
И не боюсь оружье дать врагу:Не все ли мы у смерти, – у преддверьяВерховного Суда? – я не солгу,В словах моих не будет лицемерья:Что видел я, что знаю, как могу,Без гордости, стыда иль недоверья,Тому, кто хочет слышать, расскажу, —Живым – живое сердце обнажу.
VII
Тревоги страстной, бурной и весеннейЯ не люблю: душа моя полнаИ ясностью, и тишиной осенней...И, вечная, святая тишина:Час от часу светлей и вдохновеннейМне прошлой темной жизни глубина:Там, в сумерках, горит воспоминанье,Как тихое, вечернее сиянье.
VIII
От шума дня, от клеветы людской,От глупых ссор полемики журнальнойЯ уношусь к младенчеству душой —Туда, туда, к заре первоначальной.Уж кроткая Богиня надо мнойПоникла вновь с улыбкою печальной,И я, как в небо, в очи ей смотрю,О чистых днях, о детстве говорю.
IX
От Невского с его толпою чиннойЯ ухожу к Неве, прозрачным льдомОкованной: люблю гранит пустынныйИ Летний сад в безмолвии ночном.Мне памятен печальный и старинный,Там, рядом с мостом, двухэтажный дом:Во дни Петра вельможею построен,Он – неуклюж, и мрачен, и спокоен.
X
Свидетель грустный юных лет моих,Вдали от жизни, суеты и громаСтоличного, по-прежнему он тих.Там сердцу мелочь каждая знакома:Узор обоев в комнатах больших,Подъезд стеклянный, двор и окна дома.Не радостный, но милый мне приют,Где бледные видения встают.
XI
Забытые молитвы, сказки няниС улыбкою твержу я наизусть,Родные лица вижу, как в тумане...Там, в детстве счастья было мало, – пусть!Как сумрак лунный, даль воспоминанийВ поэзию, в пленительную грустьВсе обращает – радость и мученье:В душе моей – великое прощенье.
XII
Чиновником усердным был отец,В делах, в бумагах канцелярских меруЗемных трудов свершил и наконец,Чрез все ступени, трудную карьеруПройдя, упорной воли образец,Был опытен, знал жизнь, людей и веру,Ничем не сокрушимую, питалВ практический суровый идеал.
XIII
Любил семью, – для нас он жил на свете;Был сердцем добр, но деловит и строг.Когда порой к нему являлись дети,Он с ними быть как с равными не мог.Я помню дым сигары в кабинете,Прикосновенье желтых бритых щек,Холодный поцелуй, – вся нежность наша —В словах «bonjour» иль «bonne nuit [33] , папаша».
33
Здравствуйте, спокойной ночи (франц.).
XIV
И скукою томительной царилВ семье казенный дух, порядок вечный.Он все копил, он все для нас копил,Но наших игр и болтовни беспечной,И хохота, и шума не любил,Подозревая в нежности сердечнойЛишь баловства избыток иль причуд,Смотря на жизнь, как на печальный труд.
ХV
Не тратилось на нас копейки лишней.Коль дети мимо кабинета шли,Как можно незаметней и неслышнейСтарались проскользнуть; от всех вдали,Хранимые лишь волею Всевышней,Мы в куче десять человек росли,Покинутые немке и природе,Как овощи в забытом огороде.
XVI
Володя, Саша, Надя... без конца, —И в этом мертвом доме мы друг другаЛюбили мало; чтоб звонком отцаНе потревожить, так же как прислуга,Мы приходили с черного крыльца.А между тем, не ведая досуга,Здоровья не щадя, отец служилИ все копил, он все для нас копил.
XVII
Под бременем запасов гнулись полкиВ березовых шкапах – меха, фарфор,Белье, игрушки, лакомства для елки.Зайдешь, бывало, в пыльный коридор,Во внутренность шкапов глядишь сквозь щелки,И то, чего не видишь, манит взор,И чувствуешь в восторге молчаливом,То миндалем пахнет, то черносливом.
ХVIII
Я с ключницей всегда ходить был радВ таинственный подвал, где кладовая.Здесь тоже длинные шкапы стоят;На мрачных сводах – плесень вековая,Мешков с картофелем и банок ряд...Трещит тихонько свечка, догорая,И мышь из-под огромного куляНа нас глядит, усами шевеля.
XIX
И только раз в году на именинахВся роскошь вдруг являлась на столе.Сидели дамы в пышных кринолинахИ старички – ряд лиц, как в полумглеНа старомодных, выцветших картинах...И в мараскинном трепетном желеСвеча, приятным пламенем краснея,Мерцала – тонких поваров затея.
