– Врешь, типа! – Серега нехорошо пялился на меня, а Митрич крепко держал его за локоть. Видно, опасался мордобоя.

– Наверняка сама напросилась, поэтесса, – в одночасье позеленевшая лошадь Пржевальского все еще держалась за соломинку. (Кстати, вы никогда не задумывались, КАК офигенно должна смотреться зеленая лошадь Пржевальского в мини!)

Что меня радовало во всей этой истории, это то, что бабуля ушла в гости к соседскому дедку на чай с кренделями. Бусик у нас все-таки консервативен, и если мои «жинсы» она еще кое-как терпит, то сегодняшний мой прикид наверняка заставил бы бусика всю ночь читать надо мной молитвы и крестить мой лобик, в тщетных попытках избавить меня от влияния «врага нечистого» (так бабуля называла самого Сатану).

Поскольку мне предстоял бенефис, я тщательно подготовилась к этому визиту и выглядела как ангел, только очень падший. Не тот ангел, которого просто выгнали за «неуд» по поведению в Эдеме, а тот, который, перед тем как бухнуться, еще и бухн'yл. Моя любимая в студенческие времена кожаная юбка и жилетик с заклепками удачно дополнялись зелено-малиновой гривой начесаных волос. Цветной лак с блестками, между прочим, обошелся в копеечку, так же как и черная помада. На лак для ногтей денег не хватило, но я мудро воспользовалась канцелярской замазкой.

– Вот это, мать, COOL! Подохнуть можно, – только это и смог сказать мой братец, отдавая мне свои высокие рыжие гриндерсы и красные носки. – Слышь, сунь в нос серьгу. Пирсинг нынче в моде.

Я послушалась братца, а вдобавок отчаянно перевела себе на плечико татуировку с детской жвачки «Бумер». Татуировка изображала крутого мускулистого парня с какой-то штучкой в руках. При наличии воображения, можно было додуматься до чего угодно. К восьми вечера я являла собой нечто абсолютно авангардное и среднему уму недоступное.

Стоило мне появиться у подъезда, бабулины подруги шепотом крякнули и забыли обо всем, что их еще не совсем разрушенный склерозом разум мог помнить.

– Это гламур, модерн, китч, абстракция? Это что, самый пищащий писк у тинейджеров? – Андрей неумело прикрывал меня спиной, чтобы бабушки, не дай бог, не бросились на защиту целомудрия и на уничтожение зла, воплощенного в моем размалеванном лице.

– Уж и не знаю, Андрей. Мой братец сказал, что «пищит» на кучу децибелов. Не уверена, но мне понравилась цветовая гамма. Очень нестандартно.

– Что-то сомневаюсь, что моя бабушка это выдержит. Хотя… – Он обошел меня раза три и вдруг спокойно заявил: – Лариса, вы, конечно, как всегда оригинальны, но вы прелесть! Это то, что нужно. После вас она уже точно никого не будет предлагать. Не найдет этому альтернативы.

– А не помрет невзначай? – забеспокоилась я, подумав, что за своего «бусика» я бы ни за что не поручилась.

– У нее железное здоровье и крепкая психика, не бойтесь, – Андрей расхохотался и распахнул передо мной дверцу машины.

Мы сидели за круглым столом в типичной профессорской квартире с книжными стеллажами, портретами и фотографиями в рамках на стенах. Беленькая сухощавая старушка с букольками, оказавшаяся той самой бабушкой, меня совершенно очаровала. Она была потрясающей рассказчицей и, отойдя после первого, и, кстати, недолгого шока от моего прикида, показывала пожелтевшие старые черно-белые фотографии, снабжая их интереснейшими комментариями. Было страшно интересно, но я старалась держаться. Я время от времени шебуршила ладонью малиновую челку и, дабы не выходить из образа Эллочки-людоедки, вставляла «мрак» или «жуть!». Конечно, хотелось бы быть пооригинальнее, но, кроме Эллочки, ни один типаж не подходил к случаю. Порой я заливалась бодрым ржанием и шмякала кулаком по столу, покрытому накрахмаленной белоснежной скатертью. Еще я пихала в рот пальцы, грызла на них ногти (эх и противная на вкус эта ваша канцелярская замазка!) и пошмыгивала носом. Андрей, взирая на все мои потуги, задыхался от то и дело подступавших приступов смеха.

– А это книга с дарственной подписью Ахматовой, – хвасталась бабушка, но в глазах у нее стояло очень сильное сомнение, что я слышала про Ахматову и вообще умею читать.

– Это та, которая «Мойдодыра» написала, что ли? – гаркнула я прямо в ее ухо и ткнула пальцем в фотографию Пастернака в серебряной окантовочке: – А этого мужика я знаю. У него еще фамилия такая овощная. Баклажан, кажется.

Бабушка побледнела от моего невероятного невежества и стала зачитывать мне что-то наизусть. Тут-то и раздался звонок.

– Ах, это Аллочка пришла, – бабушка встрепенулась, вспорхнула и улетела к двери, а я взглянула на Андрея, он все еще давился от хохота.

– Ну зачем же так про Пастернака, Лариса? Очень грубо! – Он взял мою ладонь и поскреб пальцем по ногтю. – Замазка?

– Ага, ничего лучше не нашлось, – как всегда, от его прикосновения захотелось залезть в ледяную ванну.

– Действительно овощная фамилия, ничего не поделать. А стихи я его безумно люблю, – я отобрала у него руку и, встав, подошла к фотографии, цитируя: