Я опустила голову в чистосердечном раскаянии.

– Ну простите, Элеонора Степановна. Это просто был небольшой розыгрыш, надеюсь, что вы не очень расстроились. Уж очень Андрею надоело быть «барышней на выданье», вот он и попросил меня слегка помочь ему справиться с этой бедой. Простите, ради бога. Не обижайтесь на нас.

– Да нет, не обижаюсь, детка, но вот насчет «решили пожениться» – это немного правда или тоже сплошная ложь?

– Боюсь, что ложь, – я немного замялась.

– Но ведь он же вам небезразличен, верно? – Все бабушки весьма умны и догадливы, в особенности бабушки шотландских сеттеров с синими глазами.

– Это несколько одностороннее чувство, – мне не хотелось ее больше обманывать, тем более что это было невозможно, – но не волнуйтесь.

– А мне так не показалось. Не показалось, что одностороннее. Уж слишком внимательно он поглядывает на вас, Лариса. Я своего обалдуя знаю. А вы присмотритесь-ка сами, – бабушка хитро высверливала во мне черными зрачками дырочку, надеясь через эту дырочку добраться до моих внутренностей.

– Элеонора Степановна, слишком часто мы принимаем желаемое за действительное, но не стоит жить иллюзиями, – по-английски добавила я и, поцеловав ее в сухую сморщенную щеку, пожелала всего хорошего. Она долго стояла у входа и смотрела мне вслед.

– О чем говорили? – Андрей ждал внизу у машины.

– Обсуждали модель подвенечного платья. Решили обойтись без фаты и рюшей и ограничиться минимумом приглашенных.

Он недоверчиво хмыкнул, а я без дальнейших объяснений открыла дверцу и по-хозяйски разместилась на сиденье. Андрею, видно, было недосуг привести машину в порядок после моей неудачной попытки вывести ее со стоянки. Вид у нее был плачевный.

– Что-то машина у вас подкачала, однозначно требует ремонта. Такой эффектный мужчина, как вы, и на раздолбанном драндулете? «Это битое авто не для вас. Не комильфо», – напомнила о себе моя страсть к стихосложению.

– Клянусь, что вскоре приобрету «Харли-Дэвидсон» и кожаные штаны, чтобы соответствовать вашему стилю.

– Лучше уж покупайте сразу реактивный самолет, будете вылитый Том Круз. Вот тут-то я и растаю.

– А сам по себе я вам, конечно, не нравлюсь? – Его тон не внушал мне доверия, уж чересчур доверительным и вкрадчивым он был. – Не нравлюсь ни чуточки? Ну никак?

– Андрей, что вы хотите услышать? – Я тряхнула малиново-зеленой гривой.

– Правду, естественно. Ведь вы же любите играть в открытую, – он притормозил и молча ждал ответа. – Давайте-ка не отшучивайтесь…

– Я уже говорила, что вы абсолютно не мой тип, – как же мне надоели эти его вечные приемчики Казановы, неожиданно отвергнутого горничной.

– Правду! Ну! – настаивал он.

– Вы слишком хороши собой, слишком умны и самонадеянны и слишком испорчены вниманием, чтобы мне нравиться. В вас все слишком. Я с вами ощущаю себя мухой в варенье – вроде бы и классно, только очень много сахара, и лапки вязнут.

– Я просил сказать правду, а не делать анализ моих личных качеств. И, может, обойдемся без аллегорий.

– Ну чего привязались, я уже все сказала. Надоели, – надо было срочно принять никотина для успокоения, а то я могла ему либо нагрубить, либо взять и вот так признаться в этих (как их там?) чувствах.

– А по-моему, я вам нравлюсь, Лариса, только вы, упрямая девица, пытаетесь это скрыть, и не только от меня, но и от себя самой тоже. Пора бы уж и признаться.

– Ну-ка отставить и перестаньте меня трогать! – Я и не заметила, когда он успел разместить руку на моем колене. – Вы что, не можете спокойно спать, если не уверены, что все окружающие самки от вас без ума? Хорошо, если кому-то станет от этого легче, я вам отвечу. Да! Ваши предположения верны, что, однако, ничего – ничегошеньки не означает. Мне, к вашему сведению, памятник Юрию Долгорукому тоже нравится. Он большой, на лошади, и место у него удачное. Я вообще люблю все монументальное, и что с того? Поэтому не обольщайтесь, по окончании нашего совместного водевиля я вас быстренько позабуду, как и вы меня. Довольны ответом, ваше сиятельство?

– Лариса, а я говорил вам, что и вы мне нравитесь? Очень, – он придвинулся ко мне настолько близко, что я чувствовала на лице его дыхание.

– У вас что, уже зажили старые раны? – намекнула я на прошедшую субботу, унимая свихнувшееся сердце. – Руки на руль и поехали!

Андрей отстранился, взглянул в зеркало на лобовом стекле и сухо произнес:

– Вот это да! Мы под колпаком. Обернитесь.

Я обернулась и убедилась, что так и есть. В соседнем ряду стоял Митрич на своем «мерине».

– Когда же им надоест играть в казаков-разбойников? – сетовала я вслух, но, если говорить правду, я была готова расцеловать Митрича в лысину, за то что он спас меня от позорной капитуляции и раскрытия всех карт.

– Бежим!

Мы лихо притормозили возле моего дома. У меня волосы стояли дыбом. Мои малиново-зеленые волосы – и дыбом. Мечта!

– Это все еще я? – ощупав себя со всех сторон и убедившись в наличии всех четырех конечностей, я набросилась на Андрея: – Если вам надоело жить, есть много других, более приемлемых способов самоубийства. Незачем было бросаться под бензовоз и изображать экстремала.