– Извините, Евангелия не читала. Как-то не до этого было. Вообще религией никогда не интересовалась. Если помните, еще совсем недавно эта тема являлась как бы закрытой. А я состояла в КПСС.

– Но почему вы сказали, что я должен его поцеловать? В поцелуе двух мужчин присутствует нечто гомосексуальное.

– Ничего подобного я не имела в виду, – засмеялась Людмила Петровна. – Просто с языка сорвалось. Не хотите целовать, пожмите руку, коснитесь плеча… Ну, не знаю… Показать его солдатам нужно. Выделить из толпы.

– Да разве вы не знаете его?

– Меня там не будет.

– Так опишите внешность… Джинсовый костюм, бородка… Он весьма отличается от остальных, в том числе и от вашего мужа.

– Нужно показать! – твердо произнесла Людмила Сергеевна.

Иван развел руками.

– Ну, хорошо. Допустим, я покажу. А что вы с ним будете делать потом?

– Я же говорю: отправим в ту психушку, откуда он бежал.

– А не убьете?

– Что вы такое говорите?! Нужен он мне! Переправлю в Соцгород, и пускай его там лечат.

– Что-то я сомневаюсь.

– Вот заладил! Говорю же: пушинки с него сдувать буду.

– Ну, хорошо…

– Так вы согласны?

Иван неопределенно пожал плечами.

– Вот и договорились, – подвела итог беседы Людмила Сергеевна. – А теперь можете отправляться. Только смотрите, не подведите, – и она многозначительно постучала толстым пальчиком по столу.

Иван лежал на койке и размышлял о том, как легко можно стать Иудой. Всего за каких-то полчаса ни к чему не обязывающей беседы его склонили к предательству. Хотя… А может, и не склонили. Может, в глубине души он сам к нему стремился. Но предательство ли это? Кто ему Шурик? Да никто. Он не состоит в числе приверженцев «джинсового», не молится на него… И потом, Иуда получил за свое черное дело тридцать сребреников, а он, Иван, ни копейки. Тогда ради чего он собирался предать? Из чисто спортивного интереса? Но с другой стороны, можно допустить, что запрятанное глубоко в подсознание каждого человека гнездится гаденькое, но столь приятное чувство возможности поглумиться над другой личностью. И рано или поздно это чувство выплывает, нет, скорее вырывается наружу. Сделай подлость – получишь удовольствие. Или это всего лишь оправдание своей гнилой сущности? А может, не стоит никого предавать, чтобы потом не мучиться всю жизнь. Ведь чего проще, собраться сию минуту и бежать из этого заколдованного городка. Покидать вещи в сумку, и на шоссе. Авось кто-нибудь подберет. А если сейчас не подберет, так уж утром обязательно. Но это – малодушие, трусость. Бежать, словно что-то уже натворил. Не проще ли взять себя в руки, а завтра, при появлении солдат, остаться сидеть на месте. Чего он, собственно, испугался? Что эта толстая баба может ему сделать? Да он ничего конкретного ей и не обещал. Она даже вознаграждения не предложила, следовательно, он свободен от каких-либо обязательств. Нет, погоди… А если она все-таки права, и никакой это не мессия, а сумасшедший? И что из того?..

Иван лежал и таращился в открытое окно. Уже начинало чуть заметно светлеть. Молодой, рогатый месяц плыл над полями, над речкой, над березовыми колками, над крышами домов. Посвежело. Сладко пахло душистым табаком. В палисаднике завозились ночующие там воробьи. Где-то вдалеке неожиданно раздался истошный пьяный вопль, также неожиданно оборвавшийся, точно человеку заткнули рот. Мысли нашего героя смешались, и он заснул.

Пробудился Иван довольно поздно. Он отверз веки. Жаркое солнце било прямо в лицо. Взглянул на не снятые с руки часы. Ого! Двенадцать! Ничего себе продрых! Так и царствие небесное проспишь, – как выражалась его покойная бабушка.

Воспоминание о божественных чертогах немедленно повлекло за собой иные мысли. Ведь сегодня должны арестовывать Шурика! А может, уже и арестовали. Как же он проспал!

Иван торопливо оделся, плеснул в лицо теплой воды из старинного медного умывальника и почти бегом пустился к картошкинскому дому. Пройдя половину пути, он вдруг остановился, точно споткнулся. А куда, собственно, спешить? И, главное, зачем? Этого Шурика заберут и без его участия. Теперь всплывший в памяти ночной разговор с толстой дамочкой показался вдруг совершенно бессмысленным.

«Абсурд какой-то, – размышлял Иван. – С чего это он вдруг должен указать на чудотворца? Тем более – поцеловать его. Эта тетка ведь призналась, что Евангелие сроду не читала. Тогда откуда такие странные фантазии? А что, если в этом жалком городишке разыгрывается некий бесконечный спектакль, действующими лицами которого являются все без исключения его жители? Но кто режиссер? И кто автор пьесы?»

Иван потер лоб и бессмысленно посмотрел на пробегавшую мимо бродячую собаку. Тощее – одни ребра, – усеянное репьями животное бежало в ту сторону, куда шел и он. «Неужели и собаки задействованы? – родилось идиотское предположение. – Нет, погоди. А сам ты не сходишь ли с ума? – Он потряс головой, отгоняя наваждение. – От жары, наверное, такие мысли. Или спросонья. И зачем он бежит к Картошкиным? Нужно было хотя бы позавтракать, попить чайку… А может, плюнуть на все и уехать?» – вновь возникла малодушная идейка. Но ноги уже тащили его к Картошкиным.

Приход Ивана как будто остался незамечен. Только Шурик равнодушно кивнул, да мамаша, приветливо улыбнувшись, поздоровалась с ним. Во дворе присутствовали все без исключения соратники чудотворца. Иван, по своему обыкновению, присел в сторонке: позовут – хорошо, не позовут – тоже не беда. Смутные мысли исчезли, осталось лишь любопытство. Из соучастника он вновь стал созерцателем.

Над подворьем, казалось, повисло угрюмое ожидание чего-то ужасного и при этом неизбежного. Однако присутствующие старались не выказывать своей подавленности. Близнецы играли в шашки, вернее, в «Чапаева», щелчками сбивая с доски фишки друг друга, однако делали это без азарта, словно по принуждению. Девушка лениво перелистывала страницы глянцевого журнала, ее отец, майор Плацекин, облаченный в милицейскую форму, чистил пистолет, разложив на столе вороненые детали и полную обойму патронов, в сотый раз прочищал шомполом и без того сверкавший ствол. Мамаша довольно умело подстригала Толика, а «джинсовый» пророк, опершись локтями в стол и обхватив голову ладонями, пребывал в глубокой задумчивости.