Шрифт:
166. НАПОЛЕОН III
167. ВЕРГИЛИЙ, БОГ…
168—172. НИСХОДИТ ЖИЗНЬ МОЯ…
1
Нисходит жизнь моя уж в сумрак гробовой, И мне доступней смысл вещей потусторонний: Прекрасней праведник, поверженный судьбой; Обожествленье солнц — когда они на склоне. Брут, падая на меч, Катона не дивит; Мор, помня Фрозия, не думает спасаться; Сократ, кого поит цикутою Анит, Мешает ли Христу блаженно улыбаться? Тупой и суетный, мимо идет народ. Лишь собственное нам ужасно осужденье, И совесть чистая, лаская нас, дает Сияние душе и плоти очищенье. Над горькой бездною я умиротворен. Люблю сей дикий шум — безбрежности начало; Ловлю и говор волн, и ночью ветра стон, И отдаюсь всему, что скорбью в них звучало. 2
Нам нужен хоть один, кто б молвил: я готов — Родная Франция, я жертвую собою! Чтоб совести в сердцах еще не умер зов, Народ! чтоб ты пребыл горящею душою! Чтоб нынче, как вчера, — всегда чисты, как твердь В погоду ясную, и сильны волей твердой, Средь нас нашлись они, приемлющие смерть, Изгнание и ночь таинственно и гордо. Я сам — из тех, кого на землю валит рок, Бичуя опытом и долгом наказуя, Но счастья скорбного сомнительный цветок И радость мрачную, не сетуя, беру я. Другие, лучшие, чем я, уж умерли: Присноблаженствуют во славе невечерней. Они взнеслись с Голгоф. На чела их легли Сиянья, что идут от всех венцов и терний. В них — все великое: страданье и любовь. Их лики светятся — как бы дары сквозь воздух; На крестном их пути страдальческая кровь Застыла звездами и говорит о звездах. 3
Сократ — провидец. Я — свидетель жизни сей — Иду, оставив все в руках жестоких рока, И слышу дальний смех моих былых друзей, Пока я прохожу, задумавшись глубоко. Друг другу говорят они, мне мнится, так: — Что там на берегу вдали маячит тенью? Смотрите-ка туда. Оно стоит, никак. Ужели человек иль только привиденье? Друзья, то — человек и призрак вместе с тем! Он взором погружен в спокойные глубины И, в жажде умереть, стал у могилы, нем, Плененный тучей, где дрожат дерев вершины. О, ведайте, иной моей поры друзья, Когда б я говорил, о вас бы вел я речи. Задумчивостью скорбь свою питаю я, К заре последней льнет таинственный мой вечер. Вы — те, что молвили: он прав! — а по домам Готовы вновь поднять меня на посмеянье, Я мало претерпел, я меньше значу сам, И не меня мое касается страданье. Но кто бы вы и чтó б вы ни были теперь, Как может сердце в вас ничем не разрываться? Ужель средь близких нет совсем у вас потерь? Как знать, где мертвые? Как в силах вы смеяться? 4
Я вижу: счастлив тот, кто все переживет! И, призрак, ухожу ютиться меж развалин. На бреге рыбаки следят за ростом вод. Увеличения теней я жду, печален. Я созерцаю; мне пустыня лишь нужна. Из сердца удалив желаний бренных семя, Стараюсь вовремя очнуться ото сна, Что называется обычно жизнью всеми. Смерть уведет меня в блаженный свой уют: Уж кони черные браздят пространство где-то. Как я похож на тех, что, поспешивши, ждут, Когда же на пути нагонит их карета! Мне жалость не нужна: я осужден на смерть, Но дух мой, облечен в рассвет и скорбь, как в стóлу, Сквозь дыры на руках Христовых видит твердь: Ведь только мученик — источник света долу. 5
Я грежу, истина, тобой лишь ослеплен. Число моих врагов? Им нету исчисленья. Воспоминания рассеялись, как сон. Во мне встает, как тень, обширное забвенье. Я даже имени не знаю тех, кто грыз Меня, мечтателя, позорной клеветою. Я вижу на верху горы сиянье риз, Твое крыло, душа, слегка уж голубое! О, если я кому, желая лично мстить, Нанес хотя удар вне поля общей брани, О, если я сказал сурово: ненавидь! — Хотя бы одному из любящих созданий, О, если кто-нибудь мной в сердце ранен был — Как громовой удар, приемлю кару божью! Пускай простят меня, кого я оскорбил, Лишь мукой движимый, а не неправой ложью. За все мои грехи я отстрадал вполне. Иду, и жизнь вокруг — пустырь с травою хилой, Где удлиняются и тянутся ко мне Огромные лучи отверзшейся могилы. АЛЬФРЕД ДЕ ВИНЬИ
173. РОГ
(Отрывок)