Для тех, кому весь мир — отцовский край:

Плыви, плыви, родная феорида,

Свой черный парус напрягай!

Покоем мнимым дышит Арголида:

Надолго ли замолк эриний грай?

Плыви, плыви, родная феорида.

Свой черный парус напрягай!

Уже седой кустарник моря

Рукою бога всполошен;

Уже, с людскою волей споря,

Смертельной пеной зреет он;

Уже кипит в сердцах обида,

И стоном элевсинских жен

Твой черный парус, феорида,

Как бурным ветром напряжен.

Ты думаешь, мир — это ворох гремящего сена,

Бойницы Пергама и кровью набухшие реки?

И только и света в окне у тебя, что Елена…

О мойры, какая усталость смежает мне веки!

Куда убежать от мучительно ясного мира,

Где не в чем тонуть моему ненасытному взгляду,

Где лад пелазгийский утратила древняя лира

И входит, как в ларец, великий Олимп в Илиаду?

О черное зеркало истины, небо Урана!

Прародина времени, спящая в реках Аида!

Бедро огненосца, моя незажившая рана!

Под парусом черным родная плыви феорида!

Рыдай, рыдай! Как древле Деянира,

Мы поздно спохватились: дару Несса

Противоядия, голубка, нет.

Над первозданной полнотою мира

Двойная Зевсом спущена завеса —

Числа и меры смертоносный свет.

Из влажного, из матернего лона

Айдесские, родные слуху, звуки

Не проникают в золотую тьму.

В заливе воют трубы Марафона,

И челюстями брат, уже безрукий,

За скользкую хватается корму.

Нам суждена победа в дивной сече:

Мы всю добычу до прихода ночи

На берегу подвергнем дележу,

Но как твои обугленные плечи

Прохладою неэлевсинской ночи,

Страдалица Психея, освежу?

Нас опорочит кенотаф лукавый,

Едва земля сокроется из вида…

Лишь ты одна, за рубежом зари

Оставив груз моей посмертной славы,

В единосущном мраке, феорида,

Свой черный парус раствори!

15 октября — 14 ноября 1933

За горами рыжеватыми, Обступившими Тифлис, За оранжевыми скатами, Где осенний воздух сиз, Не одно тысячелетие Этой ясною порой В чашу синюю Кахетии Сок струится золотой. Но, советам трезвым следуя, В виноградную страну Поклониться не поеду я Желторотому вину. Нет, я слишком старый пьяница, Чтобы бить ему челом: Я могу нателианиться За любым и здесь столом. И в Тифлисе, как в Кахетии, Буду с горя пить вино, Если карих глаз соцветие Вспыхнет гневом у Нино.

29 октября 1935

Своею ленью невозможной, О муза, наконец смутила ты меня: Сегодня утром неотложно Явиться ты должна на выход короля. Зачем — тебе прекрасно видно; И неужель не стыдно, Что раньше ты не вздумала принесть Поклон за благодетельную честь? Но все же лучше поздно, Чем никогда. Итак, дружочек мой, Изволь теперь готовиться серьезно Явиться в Лувр с повинной головой. Не вздумай только музой нарядиться: Едва ль одобрят там такой простой убор; Там любят блеск, все, что ласкает взор: Могла ты раньше в этом убедиться. Гораздо лучше, посещая двор, Хоть бы на час один в маркиза превратиться. А чтоб маркизом быть и слыть, Учись на видных всем примерах, Не вздумай в платье и в манерах Ты что-нибудь серьезное забыть: На шляпу наложи ты перьев с три десятка, Надень ее на завитой парик, Смотри, чтоб брыжжи были в крупных складках И чтоб камзол отнюдь не был велик; А главное — широкой лентой сзади Свой плащ ты подстегни — так принято у всех Маркизов-модников в наряде, А модный тон сулит тебе успех. И вот в таком блистательном параде Ступай через гвардейский зал, Причесывай парик то спереди, то сзади, Осматривай толпу средь говора похвал. И лишь заметишь ты знакомые фигуры, — Погромче называй, с приветом, имена: Ведь в этой фамильярности видна Всегда черта породистой натуры. Тихонько поскреби у двери гребешком, Дойдя до королевского покоя; А ежели дойти за теснотою Не сразу удалось, — взберись-ка петушком На что-нибудь, чтоб только показаться, Иль шляпу подними повыше и скорей Кричи — да громче, нечего стесняться! — «Маркиз такой-то ждет! Живей, камер-лакей!» Затем в толпу скорее замешайся, Локтями напролом без жалости толкайся, Чтоб только к двери ближе подступить; А ежели лакей, сей страж неумолимый, Тебя не пожелает пропустить, — Стой твердо на своем, не уступай ни пяди: Ведь для кого-нибудь придется отворить, — Так ты проскочишь сзади… А как проскочишь, — не зевай: Старайся подойти поближе; Пускай тебя бранят, толкают, — не плошай! Получше стань да поклонись пониже, Навстречу королю продвинувшись вперед. Наверно, государь, как только подойдет, Узнать тебя не затруднится; Тогда не медля, в тот же миг С приветствием к нему должна ты обратиться. Конечно, можешь ты и развязать язык, С восторгом говоря о милостях нежданных И незаслуженных, столь щедро излиянных На недостойную тебя Его всеблагостной державною десницей, О том, что, благодетеля любя, Намерена ты впредь без устали трудиться, Что мысли все твои и весь душевный жар Стремятся лишь к тому, чтоб стать ему приятной. Ты можешь обещать и труд невероятный: На это музам дан неистощимый дар, И все они болтать большие мастерицы, Переплетая лесть, хвалы и небылицы. Но, друг мой, короли не любят длинных слов; А наш король всегда настолько занят делом, Что некогда ему, средь царственных трудов, Выслушивать, что ты в усердье скажешь смелом. И лестью ты его ничуть не соблазнишь: Как только ты начнешь о милостях рацею, Он сразу все поймет, и, коль ты замолчишь, Он наградит тебя улыбкою своею — Улыбкой той, что так чарует все сердца, И мимо он пройдет, и вся твоя затея Достигнет цели и конца. Плачь, Ле Вайе! Рыдай открыто, без стыда: Разумна скорбь твоя, хотя и безгранична. Теряя то, что ты утратил, навсегда, Поверь, и Мудрости самой рыдать прилично. Напрасно мы себя насилуем, когда Хотим взирать на смерть любимых безразлично: Нет, как бы ни была у нас душа тверда, Такая холодность для смертных необычна! Конечно, сына ты рыданьями никак Не возвратишь, его похитил вечный мрак, Но горе оттого не менее ужасно! Он каждым за свои достоинства был чтим, Он светлым обладал умом, душой прекрасной, — Как воли тут не дать тебе слезам твоим!

Вы видите, сударь, что я весьма удалился от пути, которым обычно следуют в подобных случаях, и что сонет, который я вам посылаю, менее всего утешение; но я решил, что по отношению к вам надлежит поступить именно так и что оправдать слезы философа и дать волю его страданию — значит утешить его. Если я не нашел достаточно сильных доводов, чтобы защитить Ваше чувство от суровых наставлений философии и заставить вас плакать без стеснения, то видеть в этом надо недостаток красноречия у человека, который не имеет сил убедить в том, чему сам так хорошо умеет следовать.

Мольер