— Это всё равно. Меня знает тот, кто сообщает вашему Старику данные о кораблях, на которые вы выходите. Этого достаточно. И утешься. Я сейчас просто отдыхающий, но так получилось. Повезло, многие сказали бы.

— Игорек умрёт? Они его так исполосовали…

— Игорёк будет жить и уже через пару дней и не вспомнит об этом. Я кое-что могу, а уж Надюшка расстарается вообще. А вот с тобой будет сложнее. У тебя сломаны рёбра, не только рука.

— Фигня, — коротко ответил Сенька. Вздохнул и признался: — Я думал, что он заговорит. Он же не как мы… он москвич… А он ведь не заговорил?

— Нет, — коротко ответил Генка. И добавил: — Он молчал, даже когда они взялись за паяльник. Тебя ведь не пытали паяльником? — Сенька, побледнев, замотал головой. — И тебя так не пытали именно потому, что подумали: он слабее, его можно скорее расколоть. Он спас не только вас всех, но и тебя конкретно. Запомни это.

— А ты спас нас обоих. Мы будем молиться за тебя, — сказал Сенька искренне и просто. Но Генка повёл углом рта:

— Мои боги вас не услышат. Я не христианин. И не люблю христиан… хотя, когда вижу таких, как вы, начинаю их уважать.

— У нас на катере дети… — начал Сенька. Генка прервал его:

— О них позаботятся, когда вернёмся. Я знаю людей… — он посмотрел на Сеньку и добавил: — И горжусь, что узнал новых… Отец, — он обернулся к бомжу, — ты поплывёшь с нами?

Тот остановился. И покачал головой.

— Нет…

— Иди, — пожал плечами Генка. И потерял к бомжу интерес.

Игорь впервые увидел Дениса в кубанской казачьей форме.

Денис был великолепен, несмотря на жару, от которой у него на лбу и висках выступил пот. Кубанка заломлена на затылок, рыжеватый чуб — наружу. Рука на кинжале. Мягкие сапоги мерцают лунным светом.

Но к Игорю он подсел даже как-то робко.

— Хорош, — с удовольствием сказал Игорь. — И куда намылился?

— Да понимаешь… — Денис снял кубанку, стукнул о колено. — Мы с отцом на три дня уезжаем… в общем, его пригласили к нашему хору, ну, к Кубанскому… кое-чего попеть… ну и я с ним вместе…

— Поздравляю! — искренне обрадовался Игорь. — Во как поздравляю!

— Да-а… — Денис поморщился. — Я там и про тебя говорил…

— Да ты чего?! — испугался Игорь. — Ни за что! На пляже с вами — ладно, а так — ни за какие тугрики!!! Я вообще не казак!

— А кто же ты? — вдруг спросил Денис. И засмеялся: — В общем вставай. Пошли примеряться. И поехали, через час машина подойдёт.

— Ой мама-аня… — с искренним испугом протянул Игорь

… Бабушку Надю удалось надуть легко и неправдоподобно просто. Конечно, тут была заслуга другой Надьки — которую Игорь увидел, придя в себя, вынырнув из потёмок бессознанки. Вернее… там сначала были потёмки и боль, не отпускавшая, злая боль. А потом… потом вдруг нахлынули золото, синева и белизна, соткались в крылатого коня, могучий всадник с живым светом вместо лица подал Игорю руку, вскинул на седло перед собой — и они помчались, быстрей и быстрей… Было почти жалко, когда пришлось открыть глаза, а ещё — стало чудовищно стыдно, потому что он лежал перед Надькой на своей раскладушке голый. Но она смотрела спокойно и безразлично, а её руки плавали над телом Игоря… и он уснул понастоящему, без сновидений.

Но так или иначе, а утром он вышел к столу на своих ногах и объяснил бабушке, что его треснуло волной о камни на рыбалке. Та сердито (и как-то неуверенно) дала подзатыльник. Игорь рассмеялся. И бабушка Надя рассмеялась тоже.

А вот сны всё-таки не отпускали ещё несколько ночей. В них всё возвращалось. Ночь превращалась в кошмар. Сенька — у того рука была всё ещё на перевязи, хотя станичный фельдшер поражался тому, как она заживает, прямо говоря, что такого не может быть — признался Игорю, что и у него та же проблема.

Наташка три дня не подходила к Игорю вообще. А потом. На утро третьего, вдруг разбудила его и как ни в чём не бывало предложила: "Пойдём на то место?" «Пойдём,» — слегка обалдело согласился Игорь, отчаявшись понять женскую логику.

Они позавтракали, потом пришли за книжками (их так и не собрались перенести в эллинг) Сенька и Настя с Сашко; Игорь оставил их в своей сараюшке, а сам смылся с Наташкой, которая всё это время терпеливо ждала.

Был обычный жаркий день, ни за что не скажешь, что лето перевалило за половину. На том месте было ветрено и тепло, вдали опять кучковались какие-то туристы, но так далеко и так малозначительно на фоне древнего застывшего великолепия, что это просто не замечалось. Они сели на отмеченный надписью камень… и начали целоваться. Игорь не помнил, кто первый к кому нагнулся, прикрыв глаза. Зато точно мог сказать, кто сделал эту надпись.

Наверное, он увидел её около фонтана, где брали воду. И застыл около белой от солнца стены, придерживаясь рукой за колонну и распахнув глаза, потому что раньше такого никогда не замечал — как она идёт, как наклоняется, как поднимает на плечо длинногорлый, стройный кувшин, похожий на неё саму. Ничего этого не замечал, хотя они росли на одной улице… А тут вдруг увидел. И, наверное, вечером, мучаясь сам непонятно от чего, выцарапал на этой колонне не только своё имя — то, от которого сохранилась часть — но и её. А между ними — вечное слово. Надо спросить у Кольки, как это погречески(1)… Пали стены, пали колонны. Почти неразличима и непонятна надпись… При жизни они были счастливы… а может, её почему-то не отдали за него… или его принесли в родные стены с обломком скифской стрелы в груди, и он смотрел в небо безучастным взглядом, а она билась о носилки из щитов и копий и просила встать, подняться…