Шрифт:
Похоронен Владимир на Марсовом Поле в Ленинграде.
Марина Львовна пережила сына почти на 18 лет. Она умерла в 1937 году.
«За жизнь, за борьбу, за любовь, — писал о Владимире его друг и товарищ по Шлиссельбургу, поэт Илья Ионов, — он пал на Ямбургском фронте преданным и самоотверженным коммунистом.
Лучшую часть жизни он провел — вне жизни, и потому не многие знали его близко. Но те, кто соприкасался с ним, кто не забыл до сих пор его мягкого, чарующего взгляда, — те когда-нибудь сойдутся у его могилы на Марсовом Поле, чтобы в воспоминаниях о нем найти крепость душевную и силы для борьбы за идеалы героев Ямбургского фронта». (И. Ионов. Венок на могилу В.О. Лихтенштадта).
9. Люди "нового Шлиссельбурга"
«Борись, Петрович!» (Б. Жадановский)
В том, что Владимир стал революционером еще в юности, не было, в сущности, ничего удивительного. Он рос среди революционно-демократической интеллигенции, с детства видел вокруг себя революционеров, слышал революционные разговоры, вбирая в себя воздух революции. Она была в атмосфере, Владимир дышал ею с ранних лет.
Но если Владимир был сыном своей среды, то Борис Жадановский в своем стане был белой вороной. Он вырос в дворянской военной семье, — в то время это была наиболее консервативная и отсталая среда в России. Отец Бориса, полковник Жадановский, в своей семье был хранителем сословных и религиозных основ. Пиетет царя и военной службы, как служения царю, почитался полковником Жадановским высоко. Далекими от революции были все знакомства, все дружеские и родственные связи семьи Жадановских. Правда, мать Бориса, Ольга Николаевна Жадановская, не разделяла ультраправых убеждений, читала прогрессивные «толстые журналы» и произведения передовой русской литературы. Черносотенных газет Жадановские не выписывали и не читали. Да и отец, хотя и правый, не был, видимо, крайним в своих охранительных воззрениях, да и характер имел мягкий. Если бы это было не так, не стал бы Борис писать родителям так откровенно о своих революционных убеждениях.
12 сентября 1906 года, уже после окончания процесса, после вынесенного судом приговора: «Расстрел!» — и замены казни вечной каторгой, Борис Жадановский переслал родителям с оказией письмо. Оно могло оказаться последним «свободным» его посланием. «Может, говорим мы свободно в последний раз», — писал Борис.
Привожу выдержки из этого письма.
«Быть может, вы и не разделяете моих взглядов, но вы должны понять, что иначе я действовать не мог… Я действовал так, как подсказывали мне мои убеждения, и поступить иначе было бы нечестно… Духом я не падал и не паду, конечно. Верьте, что и в последнюю минуту я был бы так же спокоен, как в эти 5 дней, когда ожидал казни. И не потому, что мне жить не хочется. Это смешно. Господи, как еще, как жить хочется!»
Это никак не письмо к суровым родителям, закоснело и непреклонно отвергающим сыновнюю правду. Сын знает, что его убеждения — не убеждения его родителей. Но он знает и то, что родители хотят от него прежде всего честности, и успокаивает их: «Действовать иначе я не мог, это было бы нечестно». Борис знает больше: родителям не безразлично, как вел себя сын на суде и в ожидании казни. Он спешит их заверить: он вел себя спокойно и достойно. Последняя фраза письма: «И не потому, что мне жить не хочется, — господи, как еще, как жить хочется!» Такое сокровенное признание можно сделать лишь перед ближайшими людьми, любимыми и уважаемыми превыше всех. Оно звучит как детская жалоба и обращено — к кому же? Ну конечно, к самым дорогим…
По чуткости своей, чистоте и пылкости своей души Борис не мог не загореться еще в юности революционными настроениями начала XX века. Характерно, что начальство кадетского корпуса уже очень рано стало воспринимать Бориса именно как белую ворону с бунтовщическими задатками. Воспитатели подмечали и заносили в журнал мальчишеские выходки Бориса:
«Когда воспитатель делал замечание одному из кадет за неправильное держание ножа, Жадановский громко фыркнул».
Или:
«На молитве Жадановский переминался с ноги на ногу».
Все это казалось корпусному начальству не просто проявлением мальчишеской или юношеской проказливости, а грозным предзнаменованием. Давая Борису характеристику, воспитатель перечислял причины своего недовольства юношей:
1) в Борисе Жадановском нет того, что должно отличать кадета от какого-нибудь гимназиста или студента;
2) он слишком серьезен и скрытен;
3) в нем нет «духа», нет «военной косточки»;
4) он — какой-то монах!
Сейчас эти обвинения (подробно перечисляемые в книге Вороницына «История одного каторжанина») читать уже только забавно. Но в то время воспитатели были по-своему правы, может быть, даже они проявили зоркую проницательность. В Борисе Жадановеком, возможно, в самом деле проглядывали какие-то неблагоприятные, по их понятиям, симптомы. Юноша — «слишком серьезный и скрытный», без обычной для этой среды тяги к «жеребятине» в разговорах, без барских замашек («нет военного духа», нет «военной косточки»), но зато с устремлениями, уместными у какого-нибудь гимназиста или студента, — во всем этом воспитатели провидели будущего бунтаря, революционера. Они были правы: Жадановский и стал таким уже очень скоро.
15 июня 1905 года кончаются полутюремные годы им детского корпуса и инженерного училища, наступает выпуск в офицеры! Начинается самостоятельная взрослая жизнь «зеленого» подпоручика пятого понтонного батальона Бориса Жадановского.
Эта самостоятельная взрослая жизнь продолжается всего несколько месяцев — меньше полугода…
В ноябре 1905 года в Киеве вспыхнуло восстание саперов. Восстание подняли две роты четвертого и пятого понтонных батальонов. В 5 часов восставшие роты, вместе с присоединившейся к ним военно-телеграфной ротой четырнадцатого саперного батальона, с ружьями и боевыми патронами двинулись к казармам пятого понтонного, четырнадцатого и семнадцатого саперных батальонов и Курского пехотного полка. К ним присоединилось еще несколько рот. С музыкой духового оркестра они направились на станцию Киев-Вторая, а оттуда — к городу.
Одним из организаторов и руководителей этого восстания был Ф.Н. Петров.
Впереди восставших солдат, с шашкой наголо, шел юный подпоручик Борис Жадановский.
Около Еврейского базара восставшие были встречены высланной против них оставшейся верной царизму частью Миргородского полка. С обеих сторон начали стрелять, — произошел уличный бой, было убито и ранено около ста человек — солдат и посторонней публики.
Восстание саперов было разгромлено. Борис держался до последней возможности. Он принимал на себя огонь, чтобы прикрыть отступление товарищей и дать им возможность спастись. Когда Борис упал, тяжело раненный в грудь, товарищи подобрали его и скрыли на ферме Политехнического института, чтобы потом переправить за границу. Но заживление раны затянулось из-за гнойного процесса, Борис был обнаружен на квартире у скрывавшего его заведующего фермой Богоявленского и арестован. Военный суд приговорил его к расстрелу, замененному затем пожизненным заключением в каторжной тюрьме.