Растет он у него на спине.

Зато по ночам вся нечисть и воет в печной трубе, и потому-то ни одна баба на ночь незакрытой печь не оставит… Пусть черная сила треплет на крыше солому, стучит по застрехе крылом - на мужицкую душу повешен семифунтовый замок, и в нее уже не пролезешь…

Один только бес - навной кусает баб по ночам.

От его зубов остаются у них на грудях синие метки.

А бывает это к несчастью…

*****

Сладко спят Мавра с Акимом, крепко спят Акимовы дети… только в углу, где стоит лунный лучок, притулился маленький бесик и чистит себе тонкие лапки… Очажный бес, бес-домосед, на улицу он никогда не выходит, а если случится пожар, так сгорает вместе с избой. Живет он под печкой, где ухваты и клюшки, и похож на ухват, а потому и попадается часто хозяйке под руку вместо ухвата…

Схватит этого беса хозяйка за хвост и не заметит, а он в человечьих руках от испуга разинет рот до ушей, как у ухвата развилки, подхватит хозяйка этими развилками горшок с кашей или со щами чугун и не успеет до огня в печку донесть, как бес немного в бок потулится, потом от жары сильней шевельнется, хозяйка дернет беса за деревянный хвост, думая что поправляет за ручку ухват, а в это-то время замечется красными крыльями огонь по опечью и потянет далеко в трубу тонко выгнутую красную исчерна шею, обвитую паром, горшок выскочит из бесьих зубов, а хозяйка на всю избу чертыхнет.

В этот день будет драка наверно и на обед за столом разрядится в луковичные перушки тюря, а на ужин в том же наряде - мурцовка!..

Недаром мужики говорят, что еду эту выдумал бес, чтобы мужик меньше верил в оспода-бога, а сон… считал спокон веку вкуснее белого ситника, потому что ест ситник и по сие время только во сне…

Прошел Петр Кирилыч задами, боялся, чтоб кто-нибудь не увидел да перед дорогой не сглазил, дошел до сельской изгороди по огородам и долго простоял около нее. Прислонился Петр Кирилыч к изгородной верейке и низко на поворину опустил голову: куда теперь идти и за что теперь приниматься после того, что с ним приключилось?

"Небесная царица, что со мною творится?.."

Вспомнил Петр Кирилыч последний Антютиков наказ постеречь на Дубне.

Авось на удачу опять выйдет купаться… тут тогда… Самое главное - в рот ворон не ловить!..

Было все вокруг Петра Кирилыча по-вечернему тихо, с Дубны, покачиваясь и клубясь, нехотя на тихом ветру опять плыли завернутые с головою туманы, и за чертухинским лесом на Красном лежала низко заря, как кумачовый платок на голове у Феклуши.

Все притихло и затаилось, словно спряталось с глаз. Должно быть, к утру ударит последний холодок на сорокового мученика. Только невдалеке на поляне, расправивши хвост, похожий на лиру, на которой играл царь Давид до той поры, когда еще не умел слагать псалмов и поститься, на одном месте кружился черныш и чувыкал.

"Чфу-жой!.. Чфу-жой!.." - выговаривал черныш, а Петр Кирилыч подговаривал:

–  Свой!.. Свой!.. Болбонь себе… на доброе здоровье!

Потом черныш вдруг привскочил над землей, расправил к земле крылья, зачертил ими сердито и на всю округу заболбонил: "бфл-бул-бул-бул-бул", словно из большой бутыли вода полилась, и за ним на многие версты забормотала сквозь сон сырая весенная даль.

Заслушался Петр Кирилыч птицу.

Только когда все село потемнело и завернулось в туман, он осмотрелся вокруг и увидел, что стоит на братнином огороде, где он в прошлом году с Пронькой чучело ставил, чтоб пугало воробьев от гороха. Чучело широко расставило балахонные руки, хочет в темноте поймать Петра Кирилыча, да, видно, сослепа никак не поймает.

Тыркнул его ногой Петр Кирилыч и перескочил через забор.

*****

Заторопился Петр Кирилыч, заспешил, словно боялся куда опоздать. За небольшой луговиной, где полднюет сельское стадо, шли пустоши, за пустошами - Боровая дорога. Почему-то свернул на них Петр Кирилыч, должно быть, опять побоялся кого-нибудь встретить и навести на ненужные пересуды и толки.

Редко бывает и в наши дни человечья нога на этом месте, не смотри что стоит возле села… Спокон века растет на нем чахлая ивушка небольшими кустами, издали они словно в бабьих юбках, раздутых ветром по подолу: болотный бредник!

Шумят эти кусты, словно бредят, никогда-то им нету покою!..

И словно на этот докучливый шум прибегли из леса похиленные набок убогие елочки, с большими горбами на спине и с загнутыми в сторону ветра вершинками, с ручками, расставленными далеко вперед, ощупью, видно, идут по болоту… но не найти им дороги назад к большому матерому лесу, так и будут всю жизнь расти в боковую ветку, с покорным поклоном суровому зимнему ветру, завязивши в топкой земле корявые лапти, только и дожидаясь поры, когда их подрубит под голень тупой топор бобылихи.

Оттого это место и прозывалось: Бобылья пустошь.

Бобыли из Чертухина рубили на ней безо всякой дележки.

Только мало было охотников, рубили, что поближе к дороге, а подальше -такие места: не вытянешь ноги… Кочки так и запихают в разные стороны. Растут они в этом месте с сотворения мира и к нашей поре были по самый пуп человеку.

Не любили мужики этого места!..

*****

В эту-то пустошь и вломился Петр Кирилыч, не захотевши идти по дороге.

Так и шумит со всех сторон на него прошлогодняя осока, словно грозится, выставила она с коч колючие усы, и чудится Петру Кирилычу, что у каждой кочки на осочной плеши сидит, завившись кольчиком, змея-медяница, и вместе с осокой шипит на него, и тянет к нему желтое жало.