— Хочу сказать пару слов насчет твоих Летописей, Мурген.

— Ох…

— Может, это и не слишком приятно, но мне не совсем нравится, как ты их ведешь.

— Помнится, наваливая на меня эту работенку, ты обещал не указывать, что да как делать.

— Я и не собираюсь. Твоя работа, тебе ее и исполнять. Просто сообщаю свое мнение насчет прочитанного… Слушай, а ты когда-нибудь видел этого парня голым?

— С чего бы это? Конечно, нет.

То ему Летописи, то голый Дрема. Сам не знает, чего хочет. Так или иначе, от обязанностей Летописца он меня не отстранит, ежели только не захочет вновь заняться этим делом сам. Единственный подходящий кандидат лежал сейчас перед нами. Но подготовить его мы так и не успели, а теперь он, возможно, еще и спятил.

— Я делаю что-то не так?

— Ведешь себя как стыдливая девица. Разуй глаза и посмотри на своего приятеля.

— Ох, ни хрена себе! Дрема вовсе не был парнем! Я и думать забыл о Летописях.

— Ты не знал?

— Понятия не имел. Думал, он просто маленький и тощий, так ведь Дрема всегда был таким. Он прибился к нам в Дежагоре совсем мальчишкой, лет тринадцати, не больше. Помню, его изнасиловал собственный дядюшка, за что Бадья сбросил этого козла со стены.

Я продолжал говорить «он» и «мальчишка», потому что никак не мог думать о Дреме не как о парне, хотя видел воочию неопровержимые доказательства противного.

— Он хороший солдат? Как будто сам не знает.

— Лучше не бывает. Хиляк, конечно, но нехватку силы с лихвой возмещает сметкой.

Сметку Костоправ ценил превыше всего.

— А коли так, забудем об этом. Когда он очухается, держи язык за зубами.

С этими словами Костоправ продолжил осмотр. По правде сказать, наше открытие не было таким уж из ряда вон выходящим. В Летописях описывались случаи, когда в Отряд вступали переодетые женщины — как правило, правда раскрывалась после их гибели.

Но все же… мне было как-то не по себе.

— Так вот, о твоих Летописях. Мне не нравится, что о тебе там говорится больше, чем об Отряде.

— Что? Я не понял.

— Я имею в виду, что ты решительно все замыкаешь на себя. Кроме разве что отдельных выдержек и выписок, позаимствованных из книг Госпожи, Бадьи или Одноглазого, ты почти ничего не пишешь о событиях, в которых не участвовал или которые не видел собственными глазами. Ну скажи на милость, какого рожна там беспрерывно описываются твои повторяющиеся кошмары? Тут ты точен, а вот описания местности у тебя хромают. Если не считать Дежагора. Если я и могу представить себе здешние края по твоим описаниям, то лишь потому, что видел их сам.

Перво-наперво мне захотелось вступиться за свое любимое детище, подвергшееся столь жестокому поруганию. Но я держал рот на замке, так как спорить по таким вопросам — дело неблагодарное, все равно что учить свиней пению. Меньше будешь вякать — меньше шишек набьешь. Автор должен доверять своей музе, даже ежели она припадочная и хромая. Кстати, нечто подобное я слышал от самого Костоправа — раза два за все эти годы. Но напоминать ему об этом не стал.

— Кроме того, тебе не мешало бы писать покороче.

— Покороче?

— Вот именно. Порой тебя пробирает словесный понос.

— Постараюсь иметь это в виду. Тебе не кажется, что нам не мешало бы его… ее чем-то прикрыть?

Кажется, Костоправу было и еще что сказать насчет моих Летописей, но он тоже испытывал некоторую неловкость. И согласился сменить тему.

— Пожалуй, ты прав. Переломов нет, важные органы не повреждены. У Госпожи вон в том сундуке наверняка сыщется какая-никакая старая одежонка. Может, будет малость великовата, но…

— Я думал, мы решили скрывать, что Дрема девица.

— Когда ты в последний раз видел Госпожу в платье? Тут он в точку попал. Я открыл сундук.

— Давай, — проворчал Костоправ, продолжая рассматривать Дрему, — натяни на нее поживее какие-нибудь портки, пока не пришла моя ненаглядная.

Мы успели как раз вовремя. Явилась Госпожа, причем в дурном настроении.

— Я не нашла ничего полезного. Ничего! Как он?

— Основательно покалечен, истощен и простужен: видать, долго провалялся на непогоде. Но в остальном все в порядке. В физическом отношении.

— А в душевном — нет?

Госпожа уставилась на Дрему. Глаза его были совершенно пусты. Костоправ хмыкнул:

— Он в коме. Хотя и с открытыми глазами.

— Кстати о коме и всем таком прочем, — встрял я. — Наш драгоценный пожарничек наконец проснулся и, судя по тому, как он на меня взглянул, осознает происходящее.

Мне показалось, будто щека Дремы дернулась, но скорее всего то была игра света и тени.

— Плохо, — сказала Госпожа. — А я-то предвкушала спокойный вечерок.