Рота Лейб-гвардии Гренадерского полка, во главе с поручиком Пановым и подпоручиком Кожиным, при комплекте боеприпасов, с примкнутыми штыками, проследовала во внутренний двор Зимнего дворца, и тут только отрешенность оставила Панова: во дворе спешно строились гвардейские саперы, а комендант Башуцкий, стоявший тут же, в расстегнутом мундире, завидя лейб-гренадерские мундиры подходивших, поспешил к ним, хваля срывающимся голосом „за усердие в защите престола“.

Тут уж и Кожин заметил, что к чему, крикнул звонко:

– Ошибка! это не наши! – и, поворотясь к остановившимся гренадерам, скомандовал: „Налево кругом!“

Башуцкий замер с распахнутым ртом, полковник Геруа, строивший саперов, скомкал слова команды, меж тем как лейб-гренадеры спешно выправляли свою оплошность.

С площади донесся сухой треск ружейных выстрелов, разом вспоровший морозную упругость воздуха – то каре Московского полка огнем встретило атакующих конногвардейцев; впоследствии говорили, что конногвардейцы атаковали вяло и неохотно.

Эти новые звуки словно подстегнули и солдат Панова, и самого поручика; второй офицер, Кожин, большими шагами опередил его.

Однако, торопливо дойдя до дворцового крыльца, гренадеры замерли как вкопанные, Панов не сразу понял, что произошло, но, взглянув на крыльцо, почувствовал минутный приступ дурноты.

Господи, помилуй... Как славно мы... Мы?

Рука его, с саблею, дернулась вверх, будто для крестного знамения.

На крыльце, в окружении малочисленной, растерянной свиты, вернее, чуть впереди, одною ступенькою ниже, вне, стоял...

Он?

Николай?..

Император?..

Самодержец... Всея...

О Господи!

А сабля, сабля тяжелая в руке поручика становится еще тяжелее, вниз тянет руку, вниз.

Почему я?.. Почему мне?.. Я... Мы... Он... Делать-то, делать что, только не оглядываться, ни в коем случае не оглядываться, на лицах, там, за спиною, далеко-далеко позади, у серого горизонта, на солдатских лицах – ведь страшно! – всеобщая растерянность, это страшно, и черт возьми, черт, черт, черт возьми меня и... всех, всех, надо же что-то делать, матушка моя, надо же что-то сделать, Господи, и что же это, ведь жарко-то как, пот заливает глаза, пот склеил губы, душно, давит воротник, и, черт, черт, черт, ничего сказать не могу, ничего, никого не вижу, никого нет, только... он...

Николай был, был весьма бледен; казалось, белый, белый, белый снежный покров наложил свой отсвет на его покатый лоб; выбритые, словно бы втянутые щеки отливали синевой, особой синевой, холодной, морозной. Гвардейский мундир, руки по швам, голова непокрыта, ветер треплет волосы, холодно... ему?

Ему – холодно...

Когда гренадеры остановились, близко, всего-то шагах в двадцати, он хотел спуститься к ним, даже мускулы на ногах напряглись, и горло сжалось, хотел скомандовать, хотел поблагодарить, хотел...

Но – застыл, застыл на месте, будто от мороза, а в лицо ударили: нерешительность, растерянность, непонятность, невнятица – страх вспрыгнул на плечи: упасть, упасть, упасть!! – в снег, зарыться, раствориться навсегда, навсегда, навсегда исчезнуть.

Но – нельзя, замереть и раствориться нельзя, и ловя прыгающими белыми губами воздух, крикнул:

– Куда – братцы?!

И срывающийся, скачущий крик его уткнулся – в:

– Куда... братцы...

От этого сдавленного голоса, от этого скачущего крика солдатам неожиданно делается весело, смешно, отчаянно смешно. И они выкрикивают в ответ – нестройно, вразнобой:

– К...

– К... Московцам!..

А молоденький, белесый, впереди – делая свирепое лицо:

– Ура – Константин!

И остальные подхватывают:

– Ур-ра-ра-а – Константин!!.

А поручик, с саблею, высокий, молодой – молчит, и лицо его делается таким же застывшим и бледным, как у Николая, и взгляды их сталкиваются.

Медленно-медленно – живущая отдельно – поднимается рука, тот же сдавленный голос:

– Тогда...

...вам...

...туда...

И рука повернула влево, и палец уткнулся в – чернеющие ряды Московского полка.

Долго тянется мгновение.

Повернут ли?

Уйдут?

Останутся?

Некоторые – в задних рядах – повернули, готовы бежать, но поручик, поручик молчащий остался, не повернул, и другие с ним, шаг, другой – к ступеням, по ступеням, сабля в руке выше, выше, легче, легче, легчает сабля, взлетает, летит – вверх – холодные губы, голос – ледяной:

– Ваше вели...

Запнулся, губы задрожали:

– Высо...

Запнулся.

Не величество, не высочество, не царь, не царевич – кто?